Григорий Свирский - Ряженые

"Спокойнее. Не надо бить тревогу.

Наш век с мошенником на дружескую ногу..."

- Дождутся, тишайшие, дудочка Крысолова обернется палкой или Освенцимом...

На следующей неделе возле туполевского дома в Лефортово на Юру Аксельрода напали трое "подвыпивших" фабричных. Лагерь научил Юру не пугаться уголовников. Одному он свернул скулу. Другому сломал руку. Милиция появилась немедля, точно ждала драки за углом. Фабричных оставили в милиции, а Юру, как "рецидивиста" доставили на Лубянку. И день, и ночь два хмыря комсомольского возраста пугали его астрономическим сроком, а потом... явился и сам Крысолов с желтовато блестевшими генеральскими погонами, тщедушный, невзрачный, похожий на бухгалтера из провинции. Посидел как бы в стороне от следователя, который "мотал душу" Юре, выясняя, какие у того основания "застращивать" трудящихся фашистским переворотом?

Генерал - Крысолов ушел так же внезапно как и появился, едва выяснилось, что никакого серьезного "компромата" на Комитет Госбезопасности у Аксельрода не было. Одни "прозрения"... Перед уходом бросил бородатому арестованому в черной кипе вопрос. Тихим голосом, безукоризненно вежливо:

- Судя по документам, гражданин Юрий Аксельрод, вы надели кипу религиозного еврея в мордовском лагере 51-а. И не сняли ее, несмотря на сложности бытия... в Буре. Так сказать, вступили в открытую связь со своим Иеговой... Он что, вас околдовал? Или просто - нашей администрации в лоб с размаху? Мол, так вам, мусора блядские!..

Юра прищурился: "Ловушка?.. Его в самом деле что-то интересует?" Наконец, разлепил пересохшие губы:

- Не только, господин генерал, в лоб с размаху! Много чести. Я верую... Во что? Мой Бог, коль это вам любопытно, это искра еврейского гения. Она зажгла и монотеизм Моисея, и теорию относительности в голове Эйнштейна... Это искра воспламенила, не дает остыть, окаменеть нашей исторической памяти... - Помолчал, и, осознавая, что это может дорого ему стоить, все же не удержался: - Не вашей "Памяти", господин генерал, а нашей, человеческой, готовой откликнуться на любую беду...

Крысолов скривил губы в нервной усмешке:

- По нашим сведениям, вы вовлекли в исполнение обрядов и сокамерников. Стали как бы посланником Иеговы в лагере 51-а... - Закрыл один глаз, будто целился: - Коли так, гражданин Аксельрод, не решились выяснить у него, родного -премудрого, где он скрывался в войну, когда всех ваших изводили под корень?..

- В годы катастрофы? - холодно уточнил Юра.

- "Ка-та-стро-фы", - произнес Крысолов иронически, по слогам, - ну, пускай так, по вашему. - И с прорвавшимися вдруг бешенством и откровенной издевкой: - Где он был, ваш еврейский бог, во время еврейской катастрофы?.. Ау, гражданин Аксельрод?!.

... На другое утро конвойный доставил Юру к следователям, и "комсомолец" помоложе начал вкрадчиво, с интонацией Крысолова:

- Вы в лагере, гражданин Аксельрод, все историей увлекались... Древними персами, греками. За золотым руном поедете, вслед за их космонавтами?

- Аргонавтами, - машинально, по привычке педагога, поправил Юра, внутренне холодея: "Что они еще придумали"?

У второго "комсомольца", постарше, исторические петли молодого вызвали раздражение, и он рявкнул:

- Убирайся в свой Израиль, понял? И закроем дело. А нет-нет!.. Марийку? Кому она нужна! Пусть подает в ОВИР...

Юре дали на сборы одну неделю. Он заметался: "Качать права"? Рвать когти?" Сергея Адамовича в Москве не было. Да и что Адамыч, такой же зек, может посоветовать?.. Юра вылетел в Израиль на следующий день.

Когда "Эль-Аль" из Будапешта впервые доставил Юрия в аэропорт имени Бен Гуриона, его встретил сутулый, морщинистый, казалось, усохший старик, который сообщил, что его зовут Арье, или по русски Лев, он зек сталинских лет. Поздравляет его с приездом в Израиль от имени общества "Узники Сиона". Борода у старика была длиннющей, но реденькой и желтоватой, будто общипанной. Юра был тронут встречей. Длиннобородого Арье-Льва он воспринял, как благого вестника, израильского Черномора, общипанного, но доброго. Ведь, казалось бы, кому сейчас до него, Юры Аксельрода, дело?! Рядом горел в ночи Тель-Авив, отсвет пожара пробивал низкие зимние тучи, запах гари тянулся и сюда, в международный аэропорт... В Персидском заливе идет война, объяснили ему, Саддам Хусейн пытается сжечь евреев советскими "Скадами"...

- От советских ничего другого и не дождешься, - сообщил он Арье-Льву, получая в аэропорту свой первый подарок в Израиле - противогаз. У того сразу глаза потеплели: увидел, этот Юра - парень "свой в доску", никакими просоветскими слюнями его не обмажешь, и ввел в свой круг, где никого ни в чем убеждать не требовалось. Юра, как "свежачок", был интересен всем. Почти месяц бывшие узники возили его по еврейским поселениям Иудеи, показывали домашним и соседям, и те наперебой рассказывали ему, какой он счастливец. Когда они прибыли, из Воркуты да Норильска, в начале семидесятых, их оглушило непостижимое высокомерие и хамство чиновников, чуть ли не в каждом мисраде кричали на бывших россиян: "Зачем вы приехали?", "Вас никто не звал!", "Вы нам не нужны!"

Почему так? Что они, с цепи сорвались, чиновные исраэли? Испугались чего? Этого ни Арье-Лев, ни его друзья постичь не могли, вспоминали лишь, что газеты на русском были иногда газетами - вопленницами. Вопияли о невнимании к новичкам, о массовой безработице...

"Теперь все иначе, - твердили бывшие зеки. - Конечно, израильский бардак никуда не девался. Но, тем не менее... Другие времена. Вас и встретили по человечески. Вы счастливец!"

Жилища бывших узников, как правило, были скромны, а вот рядом высились дворцы и крепости в три-четыре этажа. Арье-Лев сказал, что в них живут многодетные евреи из Южной Африки и Америки, они прилетели с деньгами, могли построиться где угодно, но, люди крепкие, не без идей, посчитали, что их место "на передовой" Израиля. "Крепкие" тоже хотели потолковать со "свежачком" из России, и Арье-Лев повез своего подопечного во дворцы. Юра поведал "дворцам" о своем столкновении с Крысоловом в генеральских погонах; в изысканных винах со всего света недостатка не было, и к вечеру "передний край" начал у Юры двоиться...

Утром он проснулся у одного из гостеприимных хозяев поздно, принял душ, бивший яростно, как из пожарного брандспойта, и вышел на гранитную террасу. Куда-то провожали белолицую девчушку, дочку хозяина, похожую на его Марийку в ее семнадцать. Юра достал из своего брезентового планшета карандаш и быстро набросал на листочке взметнувшиеся руки девчушки, похожие на крылышки птенца, мягкий изгиб белой шеи. Написал под рисунком "Нежность". Нежность в белом и коротком платьице с кружевной оборочкой, взметнувшемся от ветра, поцеловала провожавшего ее тучного отца и двинулась к машине, взяв на ходу со стула и набросив на плечо пистолет-пулемет "Узи" с деревянным прикладом.