Григорий Свирский - Запрещенный роман

Торонто. Канада.

20.7.90.

P.P.S. Минуло еще десять лет. В последние годы XX века, годы распада СССР и резни в Чечне, годы "макашовщины" и черносотенной Думы, никаких послесловий к этой книге уже вовсе не требуется.

Глубоко несчастна страна, терпящая власть, которой постоянно, все годы, как воздух, необходимы для своего самосохранения "козлы отпущения..."

Москва

1.9.1999

Автору напомнили, что и в те годы бывали исключения. Бандитам давали отпор.

Бывало. Редко. В МГУ никто не смог остановить "космополитического" бешенства невежд, только академик Несмеянов. На химическом факультете. Произошло это так.

Из главы седьмой "Заложников"

Председательствовал спокойный жесткий академик Несмеянов, который начинал заседания с точностью диспетчера пассажирских поездов.

Но что творилось на трибуне! Груболицый парень в полинялой гимнастерке, с тупо скошенным затылком, стуча кулаком по кафедре, клеймил самых выдающихся ученых страны -- академика Фрумкина и академика Семенова, будущего лауреата Нобелевской премии. Они-де не приносят русской земле никакой пользы.

За столом президиума, рядом с побагровевшим Несмеяновым, сидели, потупясь, закрыв глаза ладонью, академики Фрумкин и Семенов, и все, как завороженные, слушали хриплую брань невежды, а затем академик Фрумкин смиренным голосом нашкодившего школяра обещал исправиться, быть ближе к практике...

-- Кто это? -- спросила Полина о бранившемся парне. -- Таким нельзя давать спуску.

Она оторвала клочок газеты и послала в президиум, чтоб дали слово.

Слова ей не дали. Времени не хватило. Обещали предоставить позднее.

Спустя неделю или две открытое заседание продолжалось.

Оно началось с того, что приветливо сияющий, царственный Несмеянов поздравил академиков Фрумкина и Семенова с присуждением им Сталинской премии. Они были награждены несколько дней назад -- по секретному списку -за выдающиеся открытия, принесшие сугубо практическую пользу.

Хохот в университете -- во всех аудиториях, во дворе, в студенческой столовой -- стоял такой, что голуби, садившиеся, по обыкновению, на университетские окна, целый день очумело носились над крышей.

Казалось, с доморощенной аракчеевщиной покончено. Раз и навсегда.

Не тут-то было.

Полина показала мне статью, в которой на этот раз козлом отпущения был избран всемирно известный ученый академик Полинг. Споткнувшись на академиках Фрумкине и Семенове, проработчики тщательно выбрали очередную жертву, без которой они были так же нелепы, как инквизиция без костров, на которых сжигают еретиков.

Полинг подходил по всем статьям. Во-первых, американец, во-вторых, отец теории резонанса, объявлявшейся идеалистической. Более того, космополит... Звание лауреата Сталинской премии ему никогда не дадут. Взойти на трибуну и возразить он не сможет. Кандидатура безошибочная, откуда ни взгляни.

И поволокли Полинга, фигурально выражаясь, на лобное место. Какой-то остряк предложил сделать чучело Полинга и сжечь. Ему врезали по комсомольской линии, чтоб не острил.

Когда Полинга, что называется, разделали под орех: и реакционер он, и космополит,- в газетах промелькнуло сообщение, что Полинга в те же самые дни вызвали в Вашингтон, в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. К Мак-карти. И уличили его в том, что он активный сторонник мира и друг Москвы...

Университетские проработчики испуганно объявили, будто это совсем другой человек. Реакционер -- это Полинг. А друг Москвы -- это Паулинг. Другая транскрипция.

Не знаю, суждено ли когда-нибудь осуществиться экономической конвергенции, в это трудно поверить, но духовная конвергенция американских и отечественных мракобесов и шовинистов в 1949-1953 гг. была достигнута полностью, хотя они, наверное, дико вскричали бы от благородного негодования, услышь такое.

Как две секты одного и того же средневекового ордена, люто бранившиеся друг с другом ("своя своих не познаша"), они делали одно общее дело: преследовали "ереси", т.е. подлинных ученых, порой, как видим, даже одних и тех же.