Григорий Свирский - Запрещенный роман

Григорий Свирский

Запрещенный роман

Издательство "Советский писатель" Москва

Подписан Главлитом "В СВЕТ" -- 16.1.68.

Набор вынут из машины и рассыпан.

Сигнальный экземпляр изъят -- 17.1.68.

ПРЕДИСЛОВИЕ К "ЗАПРЕЩЕННОМУ РОМАНУ"

Это книга о "космополитическом" кликушестве 1948-- 53 годов в Московском Государственном университете. Роман был предложен издательству "Советский писатель" и... исчез, как исчезали на Руси люди. Вчера еще держал в руках последнюю сверку, вздохнул облегченно, увидев на ней синий разрешающий штамп Главлита: "В СВЕТ. 16.1.1968". На другой день в издательстве объявили: "Роман запрещен. Набор в типографии рассыпан... Где ваша рукопись? Она уже не ваша..."

Роман "пресекли" после Октябрьских юбилейных торжеств, когда еще светилась со всех заборов огромная цифра "50". Сигнальный экземпляр изымали в панике... Так завершилась двенадцатилетняя борьба за издание опальной рукописи, в которой приняли участие десятки писателей и критиков.

Более романа не видел.

И вдруг (задолго до эпохи гласности) из России пришел микрофильм навсегда потерянной, оплаканной книги. Кружным путем пришел.

Я кланяюсь земным поклоном тем, кто рисковал свободой, а может быть, и жизнью, спасая труд, приговоренный государственным бандитизмом к небытию.

У меня печатались другие книги, бесцензурные. Я отложил эту, изуродованную многолетним страхом советских издателей.

Редакторский карандаш не коснулся лишь темы шовинистического разбоя государства, которую я отказался изъять: издатели не сомневались, что ее все равно не пропустит цензура. "Эти главы непроходимые совершенно!" -- объявили редакторы. "Тема закрыта наглухо, -- подтвердил директор издательства, старый доносчик Н. Лесючевский. -- Ведь у нас в стране нет антисемитизма", -- доверительно-пугливо добавил он.

Я решил предложить вниманию читателей именно эти главы, не тронутые редакторским измором. Они взяты из разных частей романа, сложились в повесть о Яше Гильберге, его друзьях и учителях, профессорах Московского университета, воплощая закрытую тему, которую "открыла" для всего мира лишь резня в Сумгаите, Тбилиси, Фергане и инспирированный властью разгул беспамятства, назвавшего себя, по Орвеллу, "Памятью".

ГЛАВЫ "СОВЕРШЕННО НЕПРОХОДИМЫЕ"

"Гады идут на Москву."

Михаил Булгаков

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Стояли ли вы когда-нибудь с бьющимся сердцем перед надписью "Комиссия по распределению выпускников"? Когда известно все: вы окончили университет и вступаете в жизнь, и -- в то же время еще ничего не известно. Ничего! Куда пошлют? Кем? Журналистом в расплавленный от жары Самарканд? Сельским учителем под Верхоянск, где выплеснутая вода падает на землю льдом?

Может быть, вы уже улыбаетесь своим воспоминаниям и вам хочется ободрить этих принарядившихся юношей и девушек, которые сидят и стоят вдоль стен, оборачиваясь на каждый звук -- будь то шорох шагов или оброненное кем-то слово.

У дверей комиссии стоит Юрочка Лебедев, комсомольский вождь. Он сегодня необычен: на нем галстук и отглаженные штаны. Выглядывает своих, ободряет.

Навстречу ему идет побледневшая тоненькая Леля с учебником в руке. Резво и, кажется, лукаво шаркают лелины синие босоножки: "Ждешь-ждешь, жди-пожди..."

-- Ну, как, Юрастик? Зверствуют?

-- Ты выглядишь вызывающе! -- отвечает тот. -- Не знаешь ректора с его комиссарским аскетизмом? "Всех крашеных -- в Тьмутаракань!.."

Леля бросилась к зеркалу и начала стирать ваткой помаду с губ. Свою косу, толстую, цвета пшеничного колоса, Леля, по обыкновению, перегибала вверх и закалывала на темени; в профиль Лелина голова казалась Юре увенчанной высоким древнеримским шлемом. Когда Юра сердился на Лелю, он называл ее в сердцах Афиной Палладой.

Леля отколола косу и скрутила ее валиком на затылке. Афина Паллада на глазах Юры превращалась в скромную учительницу русского языка, притихшую, задумчивую.

-- Яшу не видел?

-- Разве я сторож брату своему?! -- весело ответил Юра.

Леля подняла на него глаза. И вдруг так побледнела, что это стало заметно даже на ее исхудалм, казалось, без кровинки, лице.

-- А Яшу не загонят в Тьмутаракань?

-- Нет такого закона! -- уверенно ответил Юра.

Внезапно Леля оживляется; видно, она стремится уйти от какой-то пугающей ее мысли; она упирается в плечо Юры, подпрыгивает и, усаживаясь на подоконник, расправив платье, начинает рассказывать о том, как вчера молился дед Яши Гильберга.

Леля очень похоже копирует Яшиного деда -- шамкает, в молитвенном экстазе воздевает руки, и тут же, заодно, деловито смахивает пальцем будто бы повисшую под носом каплю.

Юра хохотнул вполголоса, хотел что-то сказать, но однокурсницы дергают за рукав пиджака:

-- Юрка, если мать болеет, оставят?.. А тебя самого -- куда?

Сергей Рожнов, самый молодой преподаватель на факультете, останавливается возле Юры, достает из кармана синих, с красным кантом, галифе коробку папирос, небрежным движением отбрасывает серебряную бумагу.

-- Закуривай, планерист, и... не волнуйся. Моряки на страже. Обречен в аспирантуру.

-- Вот и нет! Дали только одну единицу. На Лелькино место пойду, что ли?

-- Аспирантура -- не поезд. Места не резервируют.

-- Ей сам Викентич предложил! На лекции!..

-- Детские болезни, Юрочка! Изживешь... -- И, понизив голос: -- Краткий курс истории КПСС читал? Что сказано там о годе великого перелома? "В аспирантуру пошел середняк..." А ты, Юрочка, не из середняков... Не прикидывайся!..

Спрыгнув с подоконника, Леля отправилась на лестничную площадку, где возле окна юноши попыхивали сигаретами. Рожнов пошел следом.

-- Яши тут нет?

-- Тише-тише-тише-ти-ше! -- во всю силу легких, куда мощнее, чем то же самое звучит в "Риголетто", пропел Рожнов с нарочитой веселостью, оборвав на полуслове очередной "мужской" анекдот. Тут иногда такое рассказывалось, в солдатской казарме не услышишь. Эстеты!..

Леля отвернулась от курильщиков, которые с нетерпением ждали ее ухода, и невольно оглядела объявления на листах ватмана, перевернутых обоях, бумажных клочках. Она еще вчера прочла их, но у нее, как, впрочем, у многих горожан, давно стало привычкой, пусть в сотый раз, пробегать взглядом надписи. Она машинально читает даже предупредительную табличку возле стоп-крана в поезде, хотя давно помнит наизусть.

А здесь, у входа на факультет, от объявлений просто некуда деваться: куда ни повернись -- "явка строго обязательна!".

Леля с добродушной иронией выпускницы смотрит на все эти, по ее шутливому выражению, "тщетные упования", и "вопленные заклинания". Опять яростные, до хрипоты, споры о новом романе. О новейшей трактовке этого романа, -- после того, как роман удостоили Сталинской премии... О последней трактовке новейшей трактовки... Опять плачет кое-как рифмованный плакатик над спортивным отделом "Комсомолки":