Иван Истомин - Первые ласточки

Энька, приподнявшись на цыпочки, стал быстро водить глазами с одной коробки на другую и растерялся, не зная, какую выбрать.

— Эту, наверно, — Энька показал пальцем.

— Нет, пожалуй, эту. Сейчас щучки еще мелкие. — Вась закрыл остальные коробки. — Сколько тебе удочек?

Энька готов забрать целиком всю коробку.

— Пять.

— Пять так пять. — Вась завернул удочки в бумагу и вручил Эньке. Тот радостно схватил и было рванулся, но Вась остановил его: — Постой-ка! А тити-мити?..

Мальчик вдруг спохватился, покраснел, медленно вернулся назад и, протягивая издали завернутые в бумажку удочки, виновато прошептал:

— Я забыл, денег нет у нас…

Вась вспомнил: Сера-Марья, жена Гажа-Эля и мать Эньки, недавно брала муку и еще кое-что в долг — ведь строятся.

— А-а… Ну, тогда бери. Прибавлю грошей Гажа-Элю, он мне должен, — сказал продавец. — Бери, бери!

Энька посмотрел с благодарностью на продавца, улыбнулся и пошел к выходу, несколько раз поворачиваясь, не раздумает ли.

— Спасибо! До свидания! — крикнул он и, вылетев в распахнутую настежь дверь, пустился бежать.

Ма-Муувем, досыта наглядевшись на богатства мир-лавки и жалкуя, что это все не его, крикнул:

— Эх, погатство тут! Так бы все и забрал, та лодка мала — калданка…

— Калданка мала? Ишь ты! Хватит твоей семье и останется. — Вась записал в тетрадь пять удочек Элю. — Ну как? Выбрал?

— Денька мало. Рыбы еще не сдавал, — горевал Ма-Муувем. — Придется в долг брать…

— Как — в долг? — не понял Вась.

— Ну, в долг. Потом платить буду, как… Кажа-Эль, как этот парнишка, как другие. Ты же записал? У тебя целая книжка есть.

— О, нет. Не выйдет это дело. Ма-Муувем, хантыйский старшина, и Гажа-Эль, голодранец, — не одно и то же. Подумай-ка!

— Зачем тумать? — Ма-Муувем начал волноваться. — Один закон — ханты ли, зырянин ли, русский ли. Теперь все равны. Нужта есть — пери в долг. Как у меня нужта — деньги нет, рыба не сдал. Как быть? Выручай — пиши в долг.

Петул-Вась стоял на своем.

— Не могу. Нет прав.

— Гм, — недовольно дернулся Ма-Муувем. — Значит, новый закон — зырянский закон? А хантыйский закон нету?

— Есть. Один закон. Гажа-Эль ли, зырянин, или Ермилка — остяк, — одно дело. Ермилке поможем всегда, дадим в долг, что хочет. И другим тоже дадим. А тебе нет — ты был богатый. И теперь богач. Вон неделю гуляешь, а не заходишь. Богач! И Озыр-Митька да Квайтчуня-Эська, зыряне, — тоже богачи. И вам не дадим. Платите денежки или рыбу сдайте, а может, и пушнину. Понятно? — Вась погладил пышные усы.

Ма-Муувем вспылил.

— Нет, не понятно! Тут можно ой-ой сколько купить, а ты не даешь. Тьфу!.. — И взяв заскорузлым пальцем табак из-за губы, бросил тут же у прилавка, Петул-Вась нахмурился и сердито покачал головой.

— Ну, что хочешь-то? — спросил он и кивнул на окошко: — Вон идут покупатели, некогда мне. Сказывай скорее.

— Они подождут. Местные. — Ма-Муувем посмотрел, кто заходит. Может, знакомый кто? Но таких не оказалось. — Меня первым делом обслужить надо. Я приезжий…

— Ты приезжий, только давно уже, неделю. Пьянствовал, а не зашел, — проворчал Вась и обратился к подошедшей старухе: — Что надо, мамаша?

Старуха поздоровалась и сказала, что нужен чай, полплитки, а также полфунта коровьего масла.

— Коровы-то нет теперь — съел медведь, — вздохнула она.

Вась собрался было отпускать ей, но тут опять привязался Ма-Муувем — разогнал всех от прилавка, размахивая пустым мешком. Стал требовать, чтоб вначале обслужили его.

— Меня надо перед! — орал он и вдруг увидел Куш-Юра, вошедшего в мир-лавку.

— Неделю пьянствовал, а теперь требует отпустить в долг, — обратился Петул-Вась к Куш-Юру.

— Ну, нечистая сила! — Куш-Юр ненадолго снял с головы кепку, снова надел. — На что ты пьешь? Почему не рыбачишь в такую погоду? Забрать надо тебя и посадить!

Ма-Муувем испугался.

— Ой, не надо! Посадить не надо! Я все скажу… — Он выложил председателю, что приехал в Мужи к приходу парохода, сумел достать «винки», истратил все деньги. Вот и пьянствовал маленько. А когда отгулял — денег нет, и «винки» нет, и не куплено ничего. Вот и пришлось ему просить в долг. — Помоги, а? Расплачусь.

— Нет! — отрубил председатель и кивнул на продавца: — Правильно он говорит — нельзя тебе сравняться с бедняками…

— Гажа-Эль — какой педняк? Пьяница! — Ма-Муувем сунул в рот табак и древесную ватку.

Но Вась строго предупредил:

— Опять бросишь под ноги к прилавку? Смотри у меня.

— Вот видишь? Безобразие это, — сказал Куш-Юр стоящему у прилавка в стороне Ма-Муувему. — А еще просишь помочь. Гажа-Эль, конечно, пьяница да не такой, как ты. Он старается, и ему надо помочь.

— Э-э!.. — тяжело вздохнул Ма-Муувем и, ворча что-то под нос, повернулся и вышел из магазина

Куш-Юр тогда не застал Парассю в Аксарке — она с сыновьями поехала на песок-салму, не верила в гибель Мишки. Дом остался запертый. Подождал Куш-Юр два дня и уехал.

Вернулся Куш-Юр в Мужи и пошел к Сеньке Германцу рассказать о несчастье Парасси — может, примет ее, если та захочет вернуться? А у Сеньки тоже закрыто. Он, сообщили соседи, неделю назад женился и уехал с женой на покос и рыбалку. С собой захватили девчонок. Жену зовут Верка, она девка-сиротка, такая ленивая и непутевая, как сам Сенька, прозванная сельчанами сразу же Ичмонь — Молодуха.

— Вот нечистая сила! — заскреб Куш-Юр голову. — Поторопился…

Но ждать Сеньку не стал, поехал вслед за Ма-Муувемом в Овгорт, верст за сто. Два дня добирался туда, только Ма-Муувема с сородичами не застал. Местные остяки сказали, что старшина уехал обратно два-три дня назад.

«Удрал, — сокрушался в душе Куш-Юр. — Удрал, конечно, за Большую Обь. Там и сдадут рыбу рыбтресту. А выгода Ма-Муувему — никто не видел, как он эксплуатирует сородичей. Вот нечистая сила!»

Пожил Куш-Юр на Сыне неделю, ездил по разным селениям-юртам. Посмотрел, как живет народ, как промышляет. И вернулся в Мужи.

Тут он встретил рыбаков, приехавших снизу, где нерест идет, — с вонзевого лова. И с ними Парассю из Аксарки.

— Ну вот, так и думал — приедет она, а Сенька женат, — качал головой Куш-Юр. — И будет у Сеньки две жены. Первый, поди, среди зырян двоеженец. Свой Ма-Муувем.

Возвращаясь из сельсовета, Куш-Юр навестил Парассю. Сенькина избенка маленькая, одна комнатушка с кухней, с двумя окошками, низенькая, кособокая, у входа две слеги подпирали стену. Пустой хлев с амбарчиком низенькие и ветхие.

— Здравствуйте, — поздоровался председатель, задевая головой за притолоку.

Парасся лежала на старой деревянной кровати у входа лицом к стене и, видно, дремала, а трое парнишек играли на полу. На его голос Парасся повернула лицо, вытянутое зобом, — отчего и кличка Гаддя-Парасся — Зобастая Парасковья, поморгала и узнала председателя.