Иван Истомин - Первые ласточки

А о себе что рассказывать? Животы у всех болели, болели цингой, от скарлатины чуть не умерла, да бабушка вылечила — клюквенным соком примочки делала. Умирали люди здесь же, на барже. В Норях из домика в домик перегоняли. Да и какие это домики — лачуги заброшенные, сырые. Там же болото. По полу ходишь, а из-под него вода.

В Салехарде на комбинате в бараке жили, в комнатке — шесть человек: отец, мать, я, брат, сноха, дочка брата Катя. В пятнадцать лет она умерла от менингита. Опять же какое это было жилье на семью — 12–14 квадратных метров.

Отец был высокий, жилистый костлявый крестьянин, руки, как лопаты. Все мечтал и здесь о своем домике, хотя вернулся больной, кашлял, но продолжал работать в столярке. Все же с братом домик они построили, но отец вскоре и умер.

В июле сорок первого встретились с Иваном Григорьевичем. Я знала его еще по педучилищу. Все получилось обыденно. Шла по тротуару, он сидел около окна в доме, попросил зайти. Поговорили, да тут и осталась. Так судьбу себе выбрала. Зарегистрировались-то позднее, когда Эдик, Валя и Саша родились.

Как-то надо было жить, чтобы не умереть с голоду. Иван Григорьевич согласился учительствовать в глубинке, в хантыйской деревне Ямгорт. Я уж тогда не работала. Да и как работать, когда на тебе инвалид и дети. Иван Григорьевич еще в педучилище попросил, чтобы ему ногу отрезали. Мерзла она и не слушалась его, жаловался, что лишний груз только. В Омске заказали протез, но культя не потянула его. На костылях все же немного стал передвигаться Иван Григорьевич. А потом два раза паралич его ударял, так что и костыли уже не могли помочь. По дому или в туалет пришлось его на коврике возить.

В жизни-то свободы никакой и не видела. Вся забота — как день прожить, да чем накормить.

В том же Ямгорте: ни света, ни дорог. Жили при школе в комнате, где класс был. Печка для обогрева, а плиты не было. Пока топишь, умудряешься в самой топке обед сготовить. Если это человеческая жизнь — пусть так называется…

А дети, они как бы сами собой выросли. Для каждого отдельно времени шибко не находилось. Валя стала чертежницей, а Саша музыкантом. Тут такой момент помню. Как-то отец с Эдиком привезли гитару. Решили Вале подарить. Потренькала она — надоело. А Саша, ему тогда семь годиков было, как схватил гитару, так до сегодняшнего дня из рук ее не выпускает. Недавно в Америке со своим ансамблем побывал. Все же жизнь, конечно, у детей поинтересней стала.

Мы с Иваном Григорьевичем прожили 47 лет. Много это или мало? А никто, наверное, на это не ответит.

С Иваном Григорьевичем Истоминым мы познакомились в 1952 году, и с тех пор зародилась дружба наших семей, которая могла бы продолжаться до сегодняшних дней, если бы Иван Григорьевич был жив. Поддерживаем связь с его младшим сыном, но встречи очень редко случаются.

Знакомство наше произошло, когда он работал редактором в газете «Красный Север». Было это так. Однажды, прочитав в газете стихотворение на ненецком языке, Леонид Васильевич Лапцуй обратился к Ивану Григорьевичу по поводу перевода своих стихов. С этого случая начался их творческий союз, и этот союз перерос в дружбу на всю жизнь. Иван Григорьевич рассказывал Леониду Васильевичу, как пишутся стихи, рассказы. Леонид Васильевич называл его своим «литературным отцом». Иван Григорьевич научил нас, как надо добиваться в жизни чего-то большего, стремиться не погибнуть на пути своем.

В 1959 году Иван Григорьевич переехал в Тюмень, где стал редактором Тюменского книжного издательства, занимаясь выпуском литературы на языках народов Севера. Ему трудно было проститься с родным краем, с тундрой, он жил с мыслями о ней, был в ней всей душой. Это видно, когда читаешь его стихи, написанные уже в Тюмени. В них мы встречаем прочувствованные слова, воспевающие и наши белые ночи, и оленьи упряжки…

Для нас всех Иван Григорьевич Истомин был настоящим мудрым дедом. Он всегда живет рядом с нами. О таких людях никогда не надо забывать.

Об Иване Григорьевиче Истомине я знал еще со школьного возраста по рассказам моего отца. Они познакомились во время учебы в Салехардском педагогическом училище. А я впервые встретился с Иваном Григорьевичем у него дома в Тюмени, куда меня привел Г. А. Пуйко. До сих пор в моей памяти сохранились теплые слова Ивана Григорьевича о моем отце, он поделился со мной своими творческими планами. Во время этой встречи я исполнил свои песни. Бывая проездом в Тюмени, я всегда навещал Ивана Григорьевича. Наши встречи натолкнули меня на мысль написать песню о Салехарде, о тундре, которая страдает от ее нещадного освоения, про нефть и газ. С этой идеей я обратился к Ивану Григорьевичу. Благодаря нашему творческому союзу родилась песня «Салехард, Салехард».

Каюр — проводник, погонщик оленей.

Малица — одежда, в виде рубахи из оленьего меха шерстью внутрь.

Гусь — одежда с капюшоном из оленьего меха шерстью наружу, надевается поверх малицы или парки.

Хорей — шест, которым погоняют оленей.

Кондовая тайга — конда — крепкий, плотный, здоровый лес.

Урман — дремучий, необитаемый лес.

Калданка — сшитая древесными корнями из трех тонких досок лодка. Донная часть долбленая.

Тобоки — обувь из оленьих шкур мехом наружу.

Гимга — большая плетеная рыболовная ловушка.

Гажа — пьяница.

Сор — заливной луг, залив.

Салма — залив, губа.

Сулея — винная бутылка, фляга.

Юрок — здесь: связка, моток.

Махан — мясо, конина.

Зюзьга — вид ковша.

Манчик — упряжной олень.

Аргиш — олений обоз.

Из зырянского фольклора ( авт. ).

Каюк — речное грузовое судно.

Дорогой мой дедушка Гал.