Иван Истомин - Первые ласточки

— Кте моя больсая лоска? Опет нато кусать!

И улыбался так смешно, что вызывал взрыв хохота. А вскоре и совсем хорошо стал разговаривать и с учебой даже у него пошло успешно.

В этом учебном году новичков из северных народностей тоже было немало, но они как-то быстро растворились в общей массе, и я не помню случаев особой возни с ними, как это бывало в прошлые годы. Однако в быту нашем не всегда все шло гладко. Случались нарушения правил внутреннего распорядка в общежитии новичков — и северян, и русских, не живших еще в интернатах. Тут уж нам, воспитанникам прошлых лет, приходилось служить им примером и призывать к порядку на наших собраниях.

— Пе-да-го-ги-ка! — многозначительно провозглашал перед уроком Гоша Вануйто, высоко вознеся палец и улыбаясь, как всегда, белозубо. — Это не бол-то-ло-ги-ка!..

Мы смеялись. Потом разом умолкали, завидя входящего преподавателя Бориса Моисеевича Годисова.

Педагогика оказалась нелегкой, но зато мы наконец приступили к изучению вопросов обучения и воспитания детей, а это говорило, что мы уже не просто учащиеся, а нечто большее.

Потом мы начали изучать методику преподавания арифметики, русского и ненецкого языков. Тут мы еще больше прониклись сознанием серьезности нашей учебы. Небольшой коллектив второкурсников стал еще дружнее. Каждый вечер мы собирались в свободном классе и коллективно готовили уроки.

Хорошо учился Леня Киселев, боевой, смелый парень. Да и сестры Айваседа — Шура и Аня значительно легче, чем в прошлые годы, усваивали материал, хотя он был уже куда сложнее. Девушки научились хорошо разговаривать по-русски, стали исполнительными и аккуратными — просто не узнать. Особенно выросла младшая сестра Аня. Она горячо пристрастилась к чтению художественной литературы.

Полагаю, что помог ей в этом я. Тогда еще у нас была маленькая библиотека — всего один шкаф. Я прочел почти все. Каждый раз предлагал и остальным прочесть. Многие отказывались — некогда, мол. Так загружены.

Как-то я сказал Ане:

— Тут даже есть книга «Большой аргиш» Ошарова. Вроде ваши пуровские места описывает…

Ане книга понравилась. И пошло дело. Если в первые годы учебы Аня недостаточно прилежно выполняла домашние задания по литературе, то сейчас прочитывала и то, что пока еще не изучали.

— Аня, убери книгу с колен, не отвлекайся. Всему свое время, — стали делать ей учителя замечания на уроках.

Я улыбался.

Физику на нашем курсе преподавал сам директор Чудинов, совсем молодой человек, с институтской скамьи. Он часто оказывался занят неотложными хозяйственными делами — пристраивали училище на две комнаты. А потому иногда давал нам физические задачи для самостоятельного решения и выходил с урока:

— Пусть Истомин займет место педагога и вызывает поочередно к доске. А я пошел по делам.

Мы охотно соглашались. Когда вместо преподавателя свой брат-учащийся — свободнее на уроке.

Я чинно усаживался за учительский стол, раскрывал классный журнал и приступал к своеобразной педагогической практике. Как ни были мы еще молоды, но чувство товарищества, обретенное нами в совместной учебе и жизни, подсказывало нам разумное использование предоставленной самостоятельности. Больше всего у доски бывали те, кому труднее давалась физика. Случалось, что, решив все заданное, мы брались за дополнительные примеры. Однако всегда ухитрялись использовать часть самостоятельного урока на что-нибудь другое, вроде не очень шумного баловства или чтения интересной книги.

— Ванька, дай побыть и мне вместо педагога, — просил иногда на таких уроках Леня Киселев, пухлогубый, с темно-русой крючковатой челкой на высоком лбу. Я охотно уступал ему, да и другим свое место — ведь каждому из нас хотелось испытать себя в роли учителя.

— Ну, как вы тут занимаетесь? — внезапно заглядывал к нам в класс директор, красный с мороза. Быстренько проверив с нами самостоятельную работу, он обычно оставался довольным и снова уходил куда-то.

Интересными были для нас уроки музыки. Их ввели только в этом году. Нам предстояло изучить много, чтобы в недалекой школьной работе мы смогли проводить уроки пения. Преподавала нам музыку Валентина Александровна Луканина, жена Голисова. Это была невысокая женщина, черноглазая, остриженная коротко на мужской лад и казавшаяся очень молодой. Она сразу же сумела привить нам любовь к своим занятиям. В одном из классов училища стоял старый, но исправный рояль «Беккер». Там мы и проводили уроки музыки.

— Хороший слух у Киселева и Истомина. Да и девушки обладают музыкальным слухом, — похвалила однажды Валентина Александровна. — А вот Гоша Вануйто не улавливает мелодию. Придется ему потрудиться больше всех.

— Охо-хо… — искренне вздыхал Гоша и признавался: — Я и ненецкие-то песни пою все на один лад, лишь бы тянуть.

На дом задавали нам много по этому предмету. Долго вечерами просиживали мы по очереди за роялем. Гоша часто просил меня помочь, так как ноты читать я научился быстро. Ох и канителились же мы с ним. Пальцы у Гоши никак не хотели слушаться. Однажды он предложил мне:

— Возьми-ка линейку. Начну ошибаться — бей по пальцам.

— Я так ударю — совсем не будешь играть.

— А ты бей жалеючи…

Мы смеялись и готовили уроки этим палочным методом. Товарищ старательно тыкал одеревеневшими пальцами по клавишам, а я с линейкой настороже следил за его «игрой».

Немалую трудность представляло и изучение ненецкого языка. С нынешнего года письменность на языках народов Севера была переведена на русский алфавит. Много времени и сил пришлось тратить нам, чтобы перестроиться. Тем более что учебники по родному языку были пока прошлогодние, с латинскими буквами. Мы уже два года, а некоторые даже три, привыкли изображать латинскими буквами ненецкие звуки.

— Что за беда! — огорчался я, не в силах избавиться от помарок в тетради.

— Писали бы так, как привыкли, — рассуждала Шура Айваседа. — А то — переучивают вот…

— Совсем зря, — вторил Гоша.

— Нет, не зря, — старался убедить нас преподаватель Петр Емельянович, вернувшийся нынче с курсов переподготовки и ведущий у нас ненецкий язык.

По его словам, лучше «переучиваться» таким, как мы, пока еще немногим, чем сохранить для многих и многих других необходимость овладения сразу двумя алфавитами, когда можно писать по-ненецки и с помощью русского алфавита. Это, мол, облегчает и ускоряет овладение грамотой на родном языке.

Нам оставалось только согласиться, так как мы и сами понимали это.

Еще в начале учебного года нам объявили, что будем готовиться отмечать в наступающем тридцать седьмом году 100-летие со дня смерти А. С. Пушкина и пятилетие своего педагогического училища.