Иван Истомин - Первые ласточки

— К демонстрации готовы! — отчеканил Вечка и, получив разрешение, выстрелил вверх холостыми из нагана.

Только этого и ожидал хитрый Вылка — у него с комсомольцами был приготовлен сюрприз. Не успели сделать шаг вперед из первой колонны, как раздались выстрелы за стайкой Сеньки Германца. Потом еще и еще…

Что тут началось! Народ вздрогнул, заволновался, а Сенька отпрянул от ворот и стал испуганно смотреть назад.

— Что такое?! — рявкнул Будилов, одетый по-русски.

— Кто стреляет?! — закричал и Биасин-Гал.

Вылка, улыбаясь, пояснил:

— Это мы, комсомольцы, сварганили! Вон как палят в честь Октября! Холостыми!.. А что — нельзя разве?

— С ума сошли!.. — Будилов был готов ринуться к стреляющим. — Остановить!..

— Может, кто в стайке!..

Биасин-Гал даже сделал шаг вперед.

— Стойте! Не стреляйте! — Вылка побежал к палящим из ружей, обходя с левой стороны ограду.

Варов-Гриш и народ хохотали:

— Во-он один!.. Пригнулся, перебегает с ружьем!.. Торопится к следующей стайке!.. О, в ограду глядите! Ичмонь-Верка выбежала из стайки… Сюда бежит с пустым подойником! Ха-ха-ха!..

Прекратив пальбу и угомонясь постепенно, двинулись вперед по улице все колонны.

Революционных песен не было у коми-зырянского народа, как и у хантов и у ненцев, поэтому пели на русском языке — «Смело, товарищи, в ногу…», «Варшавянку», «Мы — кузнецы», «Мы, молодая гвардия…», «Эх, картошка…».

Песен было много. Конечно, далеко не все знали слова. А петь хотелось всем. Некоторые просто подтягивали мелодию.

А коммунисты пели вдохновенно.

пел Варов-Гриш, высоко вздымая реющий красный флаг, а рядом громогласно тянули Будилов, мужчины, женщины…

А дальше в следующей колонне пели молодые голоса:

И в третьей колонне пионеров и школьников раздавалось чистое, звонкое пение:

Такое веселье, гул стоит вокруг колонн, украшенных красными флагами и флажками, — не рассказать.

Илька пел, сидя на нарточке и медленно, шагом продвигаясь вперед. Песни пионерские он знал хорошо — выучил назубок. Даже пел с отцом песню «Мы — кузнецы», хотя Гриш не был вообще-то кузнецом. Довольно легкая песня, особенно припев: «Стучи, стучи, стучи», выучил и Федюнька.

Но в заключительной колонне Гажа-Эль, совершенно трезвый, затянул зырянскую песню «Ох ты, солнышко мое…».

Голос у Гажа-Эля тоже хороший, да его немногие поддержали — это, мол, про старое житье. Тогда он запел «Доли-шели, ноли-шели». Его поддержали, стали петь оленеводы, но немного погодя остановились — песня-то про любовь, а не революционная.

— Не-ет, это не пойдет, якуня-макуня! — Гажа-Эль хохотал, развалясь в розвальнях, а сын правил конем-тяжеловозом, вернее, нисколько не шевелил вожжами. — Надо русскую песню…

— «Интернационал», — подсказал сын и вспомнил: вчера пели Варов-Гриш и другие.

А демонстрация шла и шла вперед, оглашая воздух разноголосым пением и шелестом красных стягов и плакатов. От сельсовета свернула направо и стала приближаться к братским могилам перед церковью.

Заметно потеплело, даже местами таяло под ногами, но приехавшие на праздник в Мужи не беспокоились — все равно застынет рано или поздно. Громогласный Будилов, сняв шапку, говорил с небольшой временной трибуны, и его голос был слышен далеко-далеко. Вместе с ним стояли Биасин-Гал и Устин Вылка, откинув капюшоны.

— Вот здесь похоронены наши люди, зверски замученные врагами революции, — продолжал Будилов и показал рукой на обелиск с алой звездой и на могилы возле него. — Под этим обелиском, говорю, лежит Ситко-Элисан — Александр Петрович Филиппов, а рядом — комсомольцы Андрей Рочев и Семен Попов, а также Тод-Вань, Иван Кожевин, прибывший из Архангельска. Все они погибли в двадцать первом году. — И Будилов воскликнул: — Вечная слава им, борцам революции!

И демонстранты ответили:

— Вечная слава! Вечная слава!..

Илька, сидя на нарточках, не видел Будилова из-за людей, поэтому попросил Петрука оттащить нарточку в сторону, чтоб видно было ораторов.

Ребята оттащили и обрадовались — теперь хорошо видно.

А Будилов все говорил и говорил — теперь уже о встань-траве, да-да! Народ действительно как встань-трава — воспрянул от вековой темноты и бесправия, от нужды и голода. Помаленьку поднимается. Вот-вот встанет совсем. Даже в селе Мужи построил югыд-би и мачту телеграфную…

— Вот вам телеграмма из Обдорска, — еще издали крикнула сторожиха с телеграфа, протягивая бумажку людям на трибуне.

Будилов перестал громогласить, взял бумажку и, развернув, быстро пробежал глазами, постепенно светлея лицом. Гал и Устин прильнули к нему.

— Видали? — рявкнул Будилов и захохотал: — Вспомнил нас Куш-Юр! Есть, можно сказать, родные, мужевские! — Он наклонился через перила к демонстрантам: — Слушайте! Телеграмма! — И прочел: — «Мужи сельсовет парторг комсомол поздравляем жителей села окрестных юрт чумов радостным праздником тире десятилетием Великой Октябрьской социалистической революции тчк желаем дальше трудиться благо Родины тчк Ивановы».

И. Г. Истомин. Ленин на Урале.

И. Г. Истомин. Арест Ваули.

И. Г. Истомин. Выкуп аманата.

И. Г. Истомин. В старом Обдорске (Салехард).

И. Г. Истомин. Старый Обдорск. Вид с реки.

И. Г. Истомин. Автопортрет. Гравюра на освещенном стекле. 1956 г.

Семья Истоминых. 1955 г.