Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец

– Все они кажутся мне слишком подозрительными.

– Неужели и Вельский, и Басманов, и Шуйский? Вспомни, что князю Василию Шуйскому я обязан свидетельством о деле Углицком, Вельскому – низвержением с престола Феодора, а Басманову – всем: войском, Россиею! Нет, Бучинский, ты слишком несправедливо судишь о моих боярах!

– Басманову я готов верить, другим нет, – отвечал Бучинский.

– Напрасно, напрасно! – возразил Лжедимитрий.

– Ненависть бояр к Годунову и любовь народа к древней царской крови отдали тебе Россию, – сказал Бучинский. – Но я думаю, что между этими гордыми боярами есть много таких, которые мечтают занять место счастливого Годунова по смерти бездетного государя, которого судьба некоторым образом в руках народа, потому что возобновление сомнений о твоем рождении может разрушить то, что создано уверенностью. Беда, горе царству, где каждый подданный может мечтать о достижении верховной власти! Будь осторожен, государь!

– Пустое, друг! пустое: войско мне предано.

– Кроме стрельцов ты не имеешь постоянного войска, – возразил Бучинский. – На стрельцов я отнюдь не надеюсь; запорожцев сам не советую держать в Москве; верных донцов у тебя мало; иноземцев ты не можешь держать много; итак, вся сила твоя – мнение народное, которым трудно управлять без верных, умных, преданных помощников. Государь! повторяю, будь осторожен. Мне не нравится излишняя твоя доверенность к иезуитам. Я хотя католик, но не люблю их, ибо дело пастыря церкви, по моему мнению, заниматься спасением души, постом и молитвою, а не политикою. Иезуиты советами своими лишили короля Сигизмунда любви народной и посеяли в Польше раздор за веру. Боюсь, чтоб они не сделали того же в твоем государстве. Когда ты был в Польше, тогда надлежало ласкать их, но теперь советую как можно более от них отдаляться. Бояр должно ласкать, но не слишком доверять им, пока они не докажут своей преданности на деле…

– Довольно, Бучинский, довольно: ты смущаешь меня напрасно; впрочем, время покажет, что должно делать. Теперь надобно помышлять о торжествах, а не питать себя подозрениями. Надобно усыпить Россию веселием, празднествами. Но уже начинает светать – пойдем в комнаты. Я вовсе не спал в эту ночь, а теперь имею нужду во всех моих силах. Я весь измучен от дневных представлений и бессонницы.

В воротах ограды встретил Лжедимитрия князь Василий Иванович Шуйский. Он низко поклонился и сказал:

– Государь, я искал тебя с донесением, что ликующий народ в Москве целую ночь провел, толпясь по улицам, прославляя тебя, государь, и радуясь твоему пришествию. В стане все воины русские, казаки, иноземцы горят желанием умереть за тебя. Мы, верные твои бояре, головами своими, женами и детьми рады жертвовать для твоего блага. Обрадуй сегодня твою отчину, Москву престольную. Войско и народ жаждут видеть тебя на престоле; бояре и духовенство ожидают сего часа, как своего спасения! – Шуйский вторично поклонился.

– Веришь ли теперь? – скзал Лжедимитрий по-латыни, гордо посмотрев на Бучинского.

– Убеждение входит в сердце мое не ушами, а рассудком, – хладнокровно отвечал Бучинский.

Лесть изгнала все черные мысли из головы Лжедимитрия, и самолюбие заглушило все другие ощущения. Он снова развеселился и, ударив Бучинского по плечу, примолвил, улыбаясь:

– Раскаешься, Фома неверующий! – Потом, обратясь к князю Шуйскому, сказал: – Склоняюсь на желание моего верного народа: сего же дня отправлюсь в мою столицу и буду обедать в Кремлевских моих палатах.

С первыми лучами солнца раздался звук колоколов в Москве, и весь народ устремился за город встречать царя. Трубачи, литаврщики и музыканты открывали шествие; за ними шла польская дружина охотников, потом полки русские и духовенство со крестами. Царь, в богатой одежде, в алмазном ожерелье, в длинном красном бархатном плаще, подбитом белою шелковою тканью, в красной бархатной шапке польского покроя с алмазным пером сидел ловко на карем аргамаке, который прыгал под всадником. Шестьдесят русских бояр в златой одежде и военачальники польские в богатых кунтушах, любимой одежде царя, следовали за царем на конях. За ними шла дружина крылатых польских латников, или гусар; потом немецкая дружина, а шествие замыкали казаки и стрельцы. Выборные от Москвы бояре, дьяки и первостепенные гости ожидали царя перед заставою в стороне от дороги с хлебом и солью. Лишь только новый царь завидел их, тотчас поскакал к ним с польскими военачальниками и телохранителями из крылатых латников. Боярин князь Федор Иванович Мстиславский поклонился в пояс и, поднеся хлеб-соль на золотом блюде, сказал:

– Здравствуй, отец наш государь и великий князь Димитрий Иванович, спасенный Богом для нашего благоденствия! Сияй и красуйся, солнце России!

Лжедимитрий велел спешиться Меховецкому и взять хлеб-соль. Выборным он отвечал:

– Клянусь пред Богом и народом быть отцом России. Забываю все прошедшее, прощаю всех и буду жить только для счастья вашего. – Сказав сие, Димитрий возвратился на свое место. Между тем народ оглашал воздух восклицаниями: "Да здравствует наш отец родной, наше красное солнышко, наш царь-государь Димитрий Иванович, многия лета!"

Мнение народное о счастливце. Кабинет царя Бориса. Сокровищница. Притча шута. Новая дума и вельможи двора. Дела царствования. Несчастная жертва.

На Красной площади пылали костры; в разных местах стояли бочки с пивом. На столах лежали мяса жареные и вареные, калачи, сайки, перепечи. Народ пил, ел, веселился и славил нового царя. Всего было вдоволь, и дворцовые слуги беспрестанно перевозили с Сытного двора на площадь напитки и съестное. В одном месте пели песни, в другом забавлялись борьбою и кулачным боем; там, собравшись в кружок, толковали о необыкновенных современных происшествиях и рассказывали слышанное. В начале сего народного пиршества трудно было пробраться к бочкам и столам с съестным, но после вокруг их было просторно. Пресыщенные вином, граждане лежали кучами; другие едва держались на ногах, кричали во все горло. Часто среди шума и крика слышны были восклицания: «Да здравствует царь-государь Димитрий Иванович!»

Купец. Ну, уж царь! Дай, Господи, ему здоровья! Видно, что любит своих деток; видно, что жалует нашу Москву-матушку. Пир на весь мир!

Старик. Да какой царь ласковый, какой приветливый! Кланяется на все стороны и на всех смотрит, как отец родной на детушек. Слава-те господи, дожили до законного царства!

Ратник. А какой молодец! Как он сидит на коне, как умеет поворачивать дружиной; как гаркнет да махнет саблей, так и хочется броситься вперед, в драку, хоть с самим чертом, прости Господи!