Алексей Писемский - Взбаламученное море

– Зачем же тебе это так понадобилось?

– Во-первых, они сами пожелали меня видеть.

– Я думаю! – отвечала Евпраксия насмешливо: – что ж у тебя может быть с ними общего?

– Как что общего?

– Да так: ты их не старый знакомый, не революционер; ты простой, обыкновенный человек, помещик, значит, лицо ненавистное им.

– У них не я один, а все бывают.

– Это-то и глупо: люди печатно говорят, что они в Бога не веруют (при этих словах все лицо Евпраксии вспыхнуло), называют все ваше отечество нелепостью, вас – гнилым, развратным сословием, а вы к ним лезете.

– Это значит, нельзя быть знакому ни с одним сатириком! – произнес с насмешкой Бакланов.

– Какая уж тут сатира; они прямо мужикам говорят, чтобы они топоры брали и головы рубили вам. Наконец, они раздляют их убеждения, так и действуйте так; а то дома кресты и чины получат готовы, а к нему приедут – вольнодумничают; что ж вы после этого за люди?

Бакланов как-то мрачно слушал жену.

С огромной лестницы срежнего здания Хрустального дворца сходили наши путешественники.

Рядом с Евпраксией шел Басардин. Он, видимо, старался быть умен и любезен.

– Вот это Европа! Чувствуешь, что на высшей точке цивилизации находишься, – говорил он.

В это время Блонден шел уже по канату, по крайне мере на высоте пятидесяти саженей.

Евпраксия взгянула вверх и отвернулась.

– Что ж, вы уж и испугались? – сказал ей Басардин насмешливо и в то же время с нежностью.

Евпраксия шла, ничего ему не ответив.

Басардин старался нагонять ее и итти с ней рядом.

– Это уже несчастие русских, – говорил он: – что мы не можем и не хотим ни на что взглянуть прямо.

– Что ж тут приятного смотреть прямо? – проговорила она.

– Я не про это говорю, а про другое, – отвечал Виктор лукаво.

– Не знаю, про что вы говорите, – сказала ему почти сердито Евпраксия.

– Я говорю, – продолжал Виктор, понижая голос: – что вы вот, например, несчастливы в вашей семейной жизни, а между тем остаетесь верны вашему долгу.

Евпраксия сначала было рассердилась, а потом рассмеялась.

– Вы ужасно глупы, извините вы меня! – проговорила она.

Басардина при этом только слегка передернуло. Впрочем, он сейчас же поправился и с насмешливой улыбкой продолжл следовать за Евпраксией.

С Баклановым, между тем, шел Галкин.

– Вам всего достанется каких-нибудь двести или триста штук… – толковал он.

– Тут не в количестве дело!.. – возражал Бакланов.

– Вам все это в пояс уложат, – объяснял Галкин: – ведь пояс нигде не осматривают, согласитесь с этим.

Бакланов молчал.

– Не понимаю я вашего дела, господа, как хотите! – произнес он наконец и покачал с грустью головой.

– Земскую думу надобно собрать!.. Согласитесь, что без этого нельзя.

– А потом что?..

– А потом разложение и федерация…

Бакланов усмехнулся и задумался вместе.

– Ну, так до свидания! – сказал Галкин.

– Вы куда? – спросил его робко Бакланов.

– В топографию.

– А Сабакеев там?

– Там; с утра сидит…

Галкин ушел.

Бакланов остался в сильно-мрачном настроении. К вящщему его неудовольствию, он увидел вдали Петцолова, который прямехонько шел на него.

– Bonjour! – говорил он, дружески подходя и протягивая руку, как будто бы между ними ничего неприятного не было. – Вы знаете, что произошло с madame Леневой? – начал он сейчас же.

– Ее брат тут идет! – шепнул было, указывая на Басардина, Бакланов.

– Ничего!.. Я ему сам все говорил: он нисколько не в претензии, – говорил Петцолов. – Imaginez! – присовокупил он: – она нанимает на улице Saint-Honore бельэтаж!.. имеет ложу в опере!.. Словом, живет с каким-то англичанином-крезом.

– Которого предпочла вам, как вас мне! – сказал Бакланов.

– Oui! – подтвердил весело Петцолов: – а, ecoutez: вы были у здешних господ?

– Был, – отвечал Бакланов.

– Не правда ли, какие чудные люди?

– Превосходные!

– Как они ласкают молодежь! чудо!.. Adieu!

– Вы уж уходите?

– Да! Я завтра из Лондона уезжаю.

– Что так?

– Так!.. Нужно еще в Австрию заехать, просить тамошнего раскольничьего митрополита сюда переехать!.. – прибавил Петцолов уже полушопотом.

Бакланов только посмотрел на него.

«Чорт знает что такое!» – подумал он, когда молодой человек отошел.

В одной из самых сытных лондонских таверн, в Сити, сидело, между прочим, много и русских купцов, приехавших на выставку.

Купец, попавшийся нам в Дрездене, тоже тут обедал.

Его решительно поедал глазами сидевший невдалеке от него Виктор Басардин. Наконец, заметив, что купец доел последнее блюдо и стал утирать свою бороду, он прямо подошел и сел против него.

– Вы знакомы, кажется, с господином Баклановым?.. – сказал он.

– С каким господином Баклановым? – спросил купец не без удивления.

– С одним моим знакомым; на выставке вы с ним кланялись.

– Не знаю-с! – отвечал односложно купец.

– Но мы вас знаем и уважаем!.. – продолжал Виктор заискивающим голосом. – К вам ведь приходил на днях человек?.. – прибавил он таинственно.

Купец посмотрел на Басардина внимательно.

– Приходил-с! – отвечал он как-то отрывисто.

– Ну, сами согласитесь, у нас ведь Бог знает что с раскольниками делают… наконец с вами самими!..

Купец несколько времени переводил беспокойный взгляд с Виктора на салфетку и с салфетки на Виктора.

– Что кому за дело-с, что со мной ни делают! – проговорил он наконец.

– Да, конечно, – отвечал Виктор, потупляясь: – но тут общая польза!

– Какая это польза такая! Ничего мы такого не знаем и не наше дело.

– А я полагал было… – произнес Басардин.

– А коли полагали, так не угодно ли самим: площади у нас в Питере и Москве большие, рассказывайте там, что вам охота.

– Так что ж вы других-то к тому подводите?.. Вы здесь наболтаете Бог знает что, а потом за вас ответствуй.

– Ну, уж вы можете быть спокойны, что здесь вас никто не выдаст.

– Как не выдаст?.. Как вы бумаг-то в руки насуете, так тут с поличным словят. Вы, значит, только одно и есть, что человека-то под гибель подводите!

– Ну, уж нас никто не может укорить, – возразил Виктор, поматывая головой: – чтобы мы простого русского человека не любили и не желали ему добра.

– Благодарим на том покорно-с! Только словно бы того, пожалуй, нам и не надо: вы, баре, сами по себе, а мы, мужики, сами по себе. вы вот государя императора браните, а мы ему благодарствуем и полагаем так, что собака лает, а ветер носит… В Бога, вон, вы пишете, чтобы не веровать, и то мы ничего: считаем так, что от нерассудка вашего это происходит.

– Что ж, мы не из-за денег же к вам стремимся?

– Да денег мы вам и не дадим; деньги у нас не ворованные, а потом и трудом нашим нажитые.