Алексей Писемский - Взбаламученное море

– Не сказано, кто просит; дабы пропущено… – говорил управляющий.

Нетопоренко качал укоризненно Бакланову головой.

– Рукоприкладство не по пунктам и местожительства нет…

– Зачем же местожительство? – спросил сильно сконфуженный Бакланов.

– Как зачем? – отвечал ему, в свою очередь, вопросом управляющий.

– Позвольте, я ему поправлю-с, – говорил Нетопоренко и, взяв просьбу, во мгновение ока написал на ней наверху по титулу, потом кто просит, и наконец вставил, где следует, дабы.

– Учат тоже у нас, а спросили бы чему! – говорил он, возвращая Бакланову прошение, которое у него и приняли.

Нетопоренко сам его потом повел в отделение.

– Вот ваше место и ваш начальник! – сказал он, подводя его ко второму столу.

Столоначальник Бакланова оказался очень еще молодой человек, высокий, стройный, с поднятою вверх физиономией и чрезвычайно, должно быть, самолюбивый. Он не оприветствовал своего нового подчиненного не только каким-нибудь ласковым словом, но даже хоть сколько-нибудь внимательным взглядом и, почти не глядя на него, проговорил, показывая ему на целую связку дел:

– Вот дела к разрешению-с.

Бакланов взял. Он, собственно говоря, и фразы этой: к разрешению – не понял. Пересмотрел одно дело, другое, третье, но спросить своего молодого столоначальника не хотел.

– Чорт знает, что это такое! – повторял он больше про себя и шопотом.

Юный столоначальник наконец услыхал это.

– Надобно писать распоряжение по последней бумаге, – проговорил он неторопливо и нехотя.

– Благодарю! – сказал Бакланов и, смекнув, в чем дело, принялся работать.

Последняя бумага была донесение земского суда о том, что одно дело им не кончено, но что при первой возможности к нему будет приступлено.

Перелистывая бумаги, Бакланов видел, что земскому суду раз пять по этому делу подтверждали, а потому, не думая долго, он распорядился: земскому суду сделать выговор и объявил: если не кончить сего дела в недельный срок, так на его счет будет послан нарочный.

Во втором деле было отношение консистории о совращении в раскол крестьянской девки Марьи Емельяновой, семидесяти лет и глухонемой от рождения. Бакланов еще в деревне слыхал, как прителсняют раскольников, и при чтении этой бумаги, воспылав благородным негодованием, написал: «Так как крестьянке Марье Емельяновой семьдесят лет и она глухонемая, то к какому бы она толку ни принадлежала – все равно, и подвергать ее исследованиям жестоко и бесчеловечно!». Покончив это, он приостановился, зевнул, и им овладела другого рода тоска, которую можно назвать канцелярской и которою страдают сами чиновники. Спину у него ломило, но более всего ему был неприятен этот запах бумаги и какое-то повсеместное чувство песку, а между тем и есть начинало хотеться.

– Что, мы в котором часу выходим из присутствия? – спросил он столоначальника, но тот не ответил ему на это, а объяснил один из писцов.

– В пять-с!

Бакланов с ужасом взглянул на часы, на которых всего было три часа. Чтобы как-нибудь спастись от скуки, он снова принялся заниматься, но уже настольным реестром.

– Тут вписывается содержание дела, – сказал, увидев это, столоначальник, по-прежнему не глядя на самого Бакланова.

– Знаю-с, – отвечал тот и начал вписывать одно дело листах на двух, другое на трех, третье на четырех, таким образом дел десять до самых пяти часов.

– Ух! – проговорил он самодовольно и едва разгибая спину.

С столоначальником перед выходом он опять было порывался проститься по-дружески, но тот едва протянул ему конец руки.

Молодой человек этот был побочный сын побочного сына министра, что, может быть, и развило в нем так самолюбие.

Когда на другой день Бакланов пришел на службу, столоначальник его был уже там.

По свойственной всей людям слабости – следить за своими умственными детищами, Бакланов сейчас же заметил, что решенные им вчера дела лежали на столе, но все резолюции его с верху до низу зачеркнуты и вместо них написаны другие.

– Что ж, разве то, что я написал, не годися? – спросил он несовсем спокойно столоначальника.

– Да-с! – отвечал тот с своею, по обыкновению, гордо поднятою физиономией и, как бы сказав самую обыкновенную вещь, отошел и стал разговаривать с делопроизводителем.

Бакланов однако не хотел сразу отказаться от своего труда.

– Почему же нельзя уж земский суд припугнуть? – спросил он насмешливо, когда столоначальник снова возвратился на свое место.

– Потому, что на него мы можем представлять только в губернское правление, – отвечал тот и, преспокойно взяв лист бумаги, начал на нем писать.

Бакланов закусил губы. Он видел, что молодой начальник его был прав и не из пустого каприза перемарал резолюцию.

– Но почему же об раскольниках не прошла резолюция? – спросил он не таким уж решительным голосом.

– То какая-то бессмыслица, – отвечал столоначальник и, сверх обыкновения, даже улыбнулся.

– Но ведь это еще доказать надо! – проговорил Бакланов.

– Консистория нам сообщает, чтобы командировать депутат – только! – отвечал столоначальник и, как бы не желая больше рассуждать о подобных пустяках, снова принялся писать.

– Но позвольте-с! – воскликнул Бакланов: – я сам видел на месте в жизни, как несправедливо притесняют раскольников.

– Что ж из того? – спросил столоначальник.

– А то, что мы, как защитники крестьян, должны же за них заступаться.

– Депутата для того и командируют; наконец, это дело будет в судебном месте, решение пришлют нам на заключение.

Бакланов опять видел, что молодой столоначальник прав. Будь это старик, Бакланов перенес бы терпеливо, но такой молокосос и так славно знает дело. «Как у него, канальи, все это ясно и просто в голове», – думал он и, робея взяться за резолюции, стал заниматься настольным. Исписав в одном деле всю бумагу, он обратился к столоначальнику.

– Что тут пришить надо? У меня больше нет места! – спросил он его совершенно спокойно.

– Как места нет? – спросил столоначальник и даже покраснел; но, взяв реестр в руки, решительно пришел в ужас.

– Что вы такое тут наделали? – спросил он глухим голосом.

Бакланов тоже струсил.

– Что такое? – спросил он в свою очередь.

– Вы всю книгу испортили: она выдана на год, а вы по двадцати делам всю бумагу исписали – это сумасшествие наконец!

– Но ведь как же, иначе нельзя… – говорил, заикаясь, Бакланов.

– Как нельзя-с!.. Вы чорт знает каких выражений тут насовали: «странные распоряжения» уездного суда, «возмутительная медленность» гражданской палаты, тогда как она выжидает апелляционные сроки.

Столончальник взял книгу и пошел к секретарю. Оба они несколько времени, как бы совершенно потерявшись, разговаривали между собою. Наконец секретарь обратился к Бакланову.