Алексей Писемский - Взбаламученное море

– Да, – отвечал Бакланов с самодовольною усмешкой.

– И прекрасно!.. Значит, вы честный человек!

Старушка понюхала табаку и принялась снова за свое шитье.

– Тут Бог знает что происходит! – продолжал Бакланов.

Старушка махнула рукой.

– Я женщина, а поверите ли, кровью сердце обливается, слушая, что они творят…

Собакеевы, довольно богаое и самое аристократическое семейство в городе, были в открытой неприязни с начальником края и со всем его кружком.

В губерниях, по степени приближенности к начальству, почти безошибочно можно судить о степени честности местных обывателей. Чем ближе они к этому светилу, тем более, значит, в них пятнышек, которые следует замазать.

К неудовольствию Собакеевой на начальника края отчасти, может быть, примешивалось и оскорбленное самолюбие. Вступая в управление краем, он третировал ее, решительно, как и других дам.

– У отца моего по нескольку часов в передней стоял, а теперь вот каким господином стал!.. – не утерпела старушка и объяснила Бакланову.

В комнату в это время вошла молодая девушка в белом платье и белокурая.

Бакланов невольно привстал на своем месте.

Если Софи Леневу можно было назвать южною красавицей, то эта была красавица севера.

– Maman, как я тут навязала? – сказала она, показывая старушке вязанье.

– Опять спутала! – отвечала та, подвигая на носу очки ближе к глазам.

– Monsieur Бакланов! Дочь моя! – познакомила она молодых людей, а сама принялась рассматривать и поправлять работу.

Бакланов поклонился, и mademoiselle Собакеева тоже ему поклонилась, и при этом нисколько не сконфузилась и не пожеманничала.

Бакланов почти с восторгом смотрел на молодую девушку. Ее довольно широкое лицо было исполнено какой-то необыкновенной чистоты. Несколько обнаженные руки, грудь и шея были до такой степени белы и нежны, что как будто бы она черненького хлебца никогда и не кушала, а выросла на одних папошниках. Стан у нее был стройный, но не воздушный. Соня Ленева, по природе своей, отчасти принадлежала к лезгинско-татарскому происхождению. Прабабка ее, жена Маркаша Рылова, была дочь князя Мирзы-Термаламы, а Сабакеева, напротив того, была чистейшая дочь полян, славянка; даже в наружности ее было что-то нпоминающее красивых купеческих дочерей; только все это разумется, было смягчено и облагорожено воспитанием.

– Ну, вот на, поправила, – сказала мать, подавая ей работу.

– Хорошо-с, – отвечала молодая девушка и не ушла, а тут села.

Бакланову ужасно хотелось с ней заговорить.

– Вы много выезжаете? – спросил он ее.

– Да! – отвечала девушка спокойно.

– Она больше дома у себя танцует; у нас обыкновенно собираются… – объяснила за нее старушка.

«Нет, это не светская госпожа!» – подумал Бакланов.

– А читать вы любите? – спросил он самое девушку.

– Читаю! – сказала она и на это спокойно.

– Охотница! – подхватила мать.

«Но все-таки не синий чулок! – подумал Бакланов. – Но что же она такое?» – задавал он себе вопрос.

– Я сюда на юг приехал первый раз… Это синее небо, этот воздух, как бы молоком пропитанный, все это чудо что такое… – проговорил он, желая попробовать молодую девушку насчет поэзии.

Она выслушала его внимательно, но без особенно искреннего, а тем более поддельного увлечения.

– Да, здесь хорошо, – подтвердила она.

«И то – не то!..» – подумал Александр.

Панна Казимира наконец показалась.

– Ну вот и она! – сказала ей ласково старушка.

– А вот сейчас, сначала с mademoiselle Евпраксией расцелуюсь, – сказала Казимира и, совершенно по-дружески поцеловавшись с молодою девушкой, почтительно поцеловала руки у старушки.

Она с утра еще не выходила из своей комнаты, а потом, услышав о приезде Бакланова, делала свой туалет и, по-видимому, употребляла все старания, чтоб одеться к лицу, и даже немного побелилась и подрумянилась.

Бакланову, с ее появлением, сделалось неловко. Она подала ему руку, несколько сконфузившись и слегка улыбаясь.

– Вы скоро же посетили меня! – сказала она, садясь около него.

– Я поспешил воспользоваться вашим позволением, – отвечал Бакланов.

– Merci! – сказала Казимира и еще раз пожала у Бакланова руку.

– Вы старые знакомые? – спросила их старушка.

– Я помню еще monsieur Бакланова, когда он пришел к нам в первый раз… Мамаша ему, или он ей скажет слово и покраснеет! – сказала Казимира.

– А я помню, – отвечал ей в тон Бакланов: – что панна Казимира не вышла и обедать.

– О, я имела на то свои причины! – сказала Казимира, вскидывая на него нежный взгляд.

Вообще она с заметною сентиментальностью старалась говорить с Баклановым.

– А вы помните гостиный двор, как мы раз шли с вами? – сказала она.

– Да, – отвечал ей Бакланов, уже потупляясь.

– А тот вечер, когда я вдруг ушла от вас?

– Вы всегда так уходите, вы и вчера так ушли.

– Я и всегда так буду уходить, – отвечала Казимира, хоть глаза ее и говорили не то.

– Ваше дело! – отвечал Бакланов и пожал плечами.

Впрочем, во все это время он невольно взглядывал на modemoiselle Сабакееву, которая, кажется, и не слыхала ничего, а, уставив свои голубые глаза на работу, внимательно считала.

Бакланов наконец взялся за шляпу.

Старуха в это время опять стала показывать дочери, как вязать.

– Погодите, я скажу им, чтоб они пригласили вас на вечера; тут мы и можем видаться!.. – сказала ему торопливо и шопотом Казимира; а потом, встав и подойдя к старушке, наклонилась к ней и что-то ей шепнула на ухо.

– Да, разумеется, – отвечала та и обратилась к Бакланову. – Вы, пожалуйста, приезжайте к нам по пятницам вечером; у нас танцуют.

– Почту за величайшее удовольствие, – отвечал Бакланов и, раскланиваясь, нарочно приостановил подолее свой взгляд на mademoiselle Сабакеевой.

– Прощайте! – сказала ему та совершенно просто.

Панна Казимира пошла было его провожать; но Бакланов решительным движением руки не допустил ее итти за собой, и это он сделал не столько из вежливости, сколько потому, что ему просто не хотелось оставаться с Казимирой с глазу на глаз.

Его теперь исключительно беспокоил вопрос:

«Что такое за существо mademoiselle Евпраксия?»

У Сабакеевых собирались на вечера два-три правоведа, несколько молодых людей из студентов, несколько очень милых дам и девиц. У них танцовали, гуляли в саду, играли в petits jeux. Бакланов, явившийся к ним в первую же пятницу, был одет решительно парижанином: в летних ботинках, в белом жилете и белых перчатках. Все общество сидело в задней гостиной. Балкон из нее выходил в совершенно почти темный сад, по средней аллее которого, впрочем, гуляли, как белые привидения, дамы, в сопровождении черных фигур мужчин. Проходя мраморную залу, Бакланов увидел, что по ней совершенно одиноко ходит небольшого роста господин, в неказистом черном фраке. Подойдя поближе к нему, он воскликнул: