Иван Шмелев - Том 1. Солнце мертвых

Станция была большая, уже в огнях. В буфете было шумно и суетно, и захотелось уйти в тишину. Сушкин пошел было на платформу и увидал капитана. Тот стоял у прилавка, где продавали пряники в пестрых коробках, и разговаривал с продавщицей. Продавщица смеялась.

– Как же, как же… – суетливо говорил капитан, передергивая лицом. – Непременно обещал привезти… Обязательно, милая барышня, выходите замуж… и сами будете покупать тоже. А не будь их – и не купил бы у вас пять фунтов…

– Обязательно выйду! – смеялась продавщица.

«И ей, должно быть, все рассказал, – подумал Сушкин. – И как Лида ходит за его курами, и как Котик перевирает слова. Милый капитан!»

Продавщица обращала внимание. Это была высокая, плотная брюнетка с молочным лицом и полными яркими губами, явно накрашенными, были подведены и глаза, и тонкие, крутыми дужками брови, и от этого глаза играли томным фальшивым блеском; волосы были в локонах, как на картинке, и показывали синевато-белый пробор, словно напоминая, какое у нее белое тело. Жеманясь, то откидывая голову назад, то склоняя к плечу, она играла глазами и ярким ртом и все закидывала на плечо рыжий, пушистый хвост лисьего меха, раздражающе яркого. А хвост словно нарочно спадал, показывая, какая у нее соблазнительно-красивая шея в родинках.

Сушкин поймал заигрывающий взгляд продавщицы.

– Не желаете ли?.. – игриво сказала она ему, поведя глазами на пряники. – Ананасные, миндальные…

Ее полные губы играли, как и глаза, как и все откинувшееся от прилавка тело, и опять упал хвост и показал шею.

– И ананасные?! – сказал, усмехнувшись, Сушкин и вспомнил Шеметова: – «вот оно, мясо-то… красивое, черт возьми!» – И пошел на платформу.

Прошел в самый конец, где было безлюдно, только у груды ящиков стоял часовой с шашкой. Морозило в ветре. Ноябрьские звезды мигали в березах. Смутно темнела тяжелая башня водокачки. Звезды и башня напомнили Сушкину один случай.

В прошлом году в эту же пору ехал он с Жуковым из дивизиона лесом. Когда кончился лес, они увидели точно такую башню, только крыша ее была разбита снарядом. И вдруг кинулась с лаем к ним черная худая собака. Это их испугало и шарахнуло лошадей, а собака прыгала к лошадиным мордам, словно просила, чтобы взяли ее с собой. Это напомнило прошлое, милого Бретто, и Сушкину до тоски захотелось тогда домой. Собаку взяли на батарею, потом ее вскоре убило. И вот теперь, перед темной башней, опять поднялось томленье. Сушкин повернул к станции, и тут на него набежал Жуков.

– Два перегона осталось мне, ваше благородие!

– Ну, валяй. К жене?

– Так точно, ваше благородие! – так же ответил Жуков, как отвечал и там, и даже в тот день, когда пришло приказание вызвать артиллеристов-охотников резать у неприятеля проволоку, в помощь пехоте.

«И ты?» – тогда удивился Сушкин, зная опасность дела, и так же Жуков ответил: – «так точно, ваше благородие!»

– Рада будет жена? – и подумал, смотря на рябое курносое добродушное лицо: «вряд ли рада».

– А кто е знает… больше году не виделись… – застенчиво сказал Жуков и оглядел сапоги.

– Ну, поезжай… – повторил Сушкин, давая денщику пять рублей. – Приедешь за мной, как сказано.

Посмотрел, как побежал Жуков, и подумал: «хорошо, когда человек спокоен. А надо бы ему беспокоиться. Дуняшка его обманывает, и он это знает». Не раз читал он безграмотному Жукову женины письма и знал, что воротили Никифора, который Дуняшке нравился и которого избил Жуков, уходя на войну. В самый тот день, когда пришло письмо о Ники форе, и пошел Жуков резать проволоку. Вспомнив, Сушкин и укорил себя: зачем затревожил человека? Поглядел на звезды и вызвал сияющие глаза.

– Наташа! чудная, ясная моя…

Увидал в палисаднике за березами светящиеся окошки, вспомнил, что так же вот светятся окна их дома, если смотреть из сада, и опять поднялось томленье – скорей бы! Жадно глотнул морозного воздуха, слыша, как нежно пахнет мерзлой березой, и пошел купить пряников.

– Сладкие?

– О-очень… – усмехнулась продавщица, играя ртом.

Сушкин дерзко взглянул в ее говорящие глаза, оглядел играющую белую шею в родинках.

– Сахар с патокой?

– Са-хар… – ответила в тон ему продавщица и поиграла шеей. – Ничего вредного нет.

– В самом деле, ничего?

– В самом деле, ничего.

– В полном смысле, ничего?

– В полном смысле ничего… – смеясь, повторила продавщица, не поправляя хвоста.

– Всех награждаете пряниками… – сказал Сушкин, давая деньги. – И туда, и оттуда…

– Пряники любят все.

– Даже с патокой?

– Патока зато слаще! а сахар дорог… – опять в тон ему ответила продавщица и закинула хвост.

Сушкин пошел к вагону, но раздумал и походил еще, опять поднялось в нем неприятно тревожное, смутное. «Что такое?.. И почему такая неприятная станция?.. – спросил он себя. – Это все тот разговор…» Увидал темную башню и вернулся: как будто эта башня вызвала тревогу. Опять увидел огоньки в березах и вспомнил о матери: ждет теперь. И Наташу вызвал опять – светлую, в белом платье. «Она светлая, и от нее всегда радость… Где она – там всегда синее небо… Но отчего такая неприятная станция?»

Это все от разговора с Шеметовым: ведь до этого-то он был спокоен. Увидел в окно станции продавщицу, смеявшуюся с отвалившимся на прилавок толстым путейцем, который играл на ладони лисьим хвостом, и теперь понял, глядя на ее шею, что оставило в нем неприятно-тревожное…

Да, вот что. Это было весной на Висле, в голубом домике. Хозяйка полька приняла их очень радушно. Она была хороша собой, особенно голубые глаза с резко кинутыми бровями делали ее лицо вызывающе бойким. Даже угрюмый Крюков сказал: «номерок!» Стожин все потуплял глаза, а поручик Свобода был занят письмом к жене. Только он был захвачен очарованием молодого и свободного тела. Он хорошо заметил, что обращает внимание: это было видно и по ее играющей походке, и как она подавала ему кофе, и как смотрела. Полегли спать и храпели, как кузнечные мехи. Только он не мог спать. Он лежал в боковушке один. Хозяйка тихо ходила в своей комнате рядом. И вдруг посветлело в его боковушке: в стенке оказалось окошко, а хозяйка зажгла у себя лампу. Он глянул. Хозяйка сидела перед зеркалом и причесывалась на ночь. Он жадно смотрел на ее голубой лифчик и обнаженные руки, видел пышные светлые волосы, играющие под гребнем, белую шею и задорный профиль. И постучал тихо. Хозяйка поглядела к окошку, усмехнулась глазами, словно хотела сказать – так и знала! – и привернула огонь. Он услыхал шаги и намекающий стук в окошко…

Вспомнив теперь про это, Сушкин подумал: «что бы сказала Наташа!» Но сейчас же сорвал эту неприятную мысль: «это не из той жизни и бесследно прошло, как сон. И вовсе не от этого неприятно».