Иван Шмелев - Том 1. Солнце мертвых

Поезд пошел. Капитан укладывал в чемодан покупку.

– Купили пряников? – спросил Сушкин.

– Как же, как же… – показал капитан встревоженное лицо.

Он быстро щелкнул замком и с болью в лице пристально посмотрел на Сушкина.

– Но это ужасно, ужасно!

– Что такое?.. – встревоженно спросил Сушкин.

– Вот теперь и не знаю… – упавшим голосом сказал капитан и крепко потер над ухом. – Я понимаю, конечно… нервы… но почему же я не получил ответа на телеграмму? Я две послал… Конечно, такая даль… письма идут больше месяца… Последнее получил тридцать семь дней назад… Тридцать семь дней! Могло все случиться…

– Капитан!

– Ах, я же понимаю… но что я поделаю с мыслями! Там я не раз видел смерть, но это страшней… – Он придвинулся к Сушкину, с болью в запавших глазах, и сжал его руку, словно просил защиты. – Потерять счастье… маленькое счастье… единственное!.. Ведь теперь все теряют, все… и там, и там! – жутким шепотом говорил капитан, придавая особую выразительность слову – там. Жизнь… так все непрочно в жизни… И странно, а я это замечал и знаю… больше страдают маленькие, слабые и тихие люди… а мы жили так тихо… и мы не большие люди. Это жесто-ко! Ведь большие люди… они… широко, широко… – сделал рукой капитан, – им жизни не страшно, они хозяева жизни… и если в одном сорвется, так сколько еще всяких корней и утех! Они и жизнь подделывают… они умеют… а маленькие люди от случайности упадут и не встанут. Как это жестоко, дорогой… Теперь маленьким людям плохо…

– Дорогой капитан… вы больны и потому так мрачно глядите. Телеграмма могла задержаться!.. У вас будет все хорошо… – сказал Сушкин, взволнованный растерянностью капитана. – Вы встретите своих и на радости… – ну, на пари давайте! – пришлете мне об этом письмо на фронт!

Это вдруг пришло в голову – успокоится капитан! И правда. Капитан весело поглядел и спросил:

– Да?! вы думаете?!

– Уверен! – решительно сказал Сушкин и подумал: как мало нужно, чтобы утешить человека. – Ну, идет?!

– Как же, как же… – . торопливо сказал капитан и вынул карточку.

Сушкин взглянул: «Илларион Вадимович Грушка». И почему-то показалось ему, что с таким именем судьба не обидит человека. И даже не показалась странной пришедшая мысль, словно так именно и должно. Дал капитану и свою карточку.

– Павел Сергеевич… – прочитал капитан. – Павел Сергеич! – и грустно взглянул на Сушкина. – У меня был друг, тоже Павел Сергеич… застрелился в прошлом году…

– Застрелился?! – почему-то с удивлением просил Сушкин.

– Да! – отрывисто сказал капитан. – Его положительно преследовала судьба. Но какой был человек! Жил в ссылке, все здоровье отдал… женился на моей племяннице… по любви… Через месяц жена умерла. И тут начинается полоса… как в картах бывает… О, как это жестоко все…

И он еще долго рассказывал. Сушкина одолевала усталость. Он извинился и полез на койку. Посмотрел на Шеметова. Тот лежал, отвернувшись к стене. И опять показалось Сушкину, что Шеметов все думает напряженно.

Лег и сейчас же уснул. Спал крепко, без снов.

– Москва, ваше благородие! – разбудил носильщик.

Капитан Грушка козырнул на прощанье из коридора – спешил куда-то, Шеметова не было. И не знал Сушкин, когда и где он сошел.

И здесь не было синего неба, а он как будто и ждал его. Может быть, видел в крепком вагонном сне. Когда сел на извозчика у вокзала, досадливо посмотрел на небо и вдруг вспомнил обрывок сна – высокие белые дома, страшно яркие, в солнце, за ними и над ними синюю свободную даль и чей-то веселый и звонкий голос: «а у нас всегда солнце, что вы болтаете пустяки!..» Голос был молодой и задорный, и от этого-то задорного голоса и осталось радостное, когда разбудил носильщик. А теперь опять стало смутно, – и здесь невеселая погода. Но он подавил в себе раздражение: «Еду к Наташе!» Извозчик был очень старый, и армяк его ветхий. Плоха была и лошадка.

– Плохая же у вас погода!

– Пло-хая, барин… – скучно сказал извозчик.

В Москве для Сушкина не было интереса: только покупки. И он решил тут же покончить с ними, чтобы быть свободным на будущее.

Побывал в синодальной лавке и купил самое маленькое Евангелие – четыре вершковых книжечки в красной коже в портфельчике. В лавке никого не было, – «это не в спросе», – подумал Сушкин, – но ему очень понравилось здесь: тишина, иконы на красных шкафах и тихие движения продавца. Он смотрел на книги в красных шкафах и думал: «вот великий опыт веков, добытый кровью… ведь об этом говорил Шеметов? в маленькой книжечке… а покупателей и не видно. Нет никому никакого дела до этого „опыта“. Вон она, гремит жизнь…» И сейчас же забыл, какая интересная мысль напрашивалась, как только вышел на улицу: что-то о связи этой гремящей жизни с… чем? И не мог никак вспомнить. К чему тут помнить! Вон какие чудесные магазины.

Он зашел в лучший кондитерский магазин и выбрал пятифунтовую голубого шелка коробку, тонко гофрированную, со светловолосой, нежнолицей и стройной девушкой в белой шляпе на зеленом лугу в ромашках. Понравилось ему, что в этюде много света и неба.

– Только ананас в шоколаде и вишни в вине… пожалуйста!

Наташа любила ананас и вишни.

Выйдя из магазина, Сушкин увидел на углу, на той стороне, знакомое желтоватое лицо. Шеметов?! Быстро перебежал, толкая прохожих, не думая, зачем ему нужен теперь Шеметов. Но это был офицер, грузин, напоминавший Шеметова. И стало опять досадно, что не простился.

…Да зачем, собственно, он мне нужен? Нет, с ним тяжело. Заставить бы Наташу его послушать…

И посравнил: Наташа и Шеметов! Та вся – светлое небо, а он… Но не мог подобрать сравнения. И забыл сейчас же.

До поезда оставалось около трех часов. Сушкин прошел по Кузнецкому мосту, с удовольствием звеня шпорами по асфальту, с удовольствием разглядывая свое красивое отражение в витринах, испытывая необычную радость, которая шла на него от зеркальных окон, от чистоты и комфорта, от всей этой жизни, которая казалась такой призрачной из ямы наблюдательного пункта. А она – вот она! А там… Он посмотрел на небо, чтобы представить себе, как там: окружающее было так непохоже. Так, бывало, глядел он в небо и там, чтобы вспомнить о здешнем. Небо было такое же. Но вызвать ясно не мог и подумал только: еще не кончено там.

Время было позавтракать, и Сушкин зашел в ресторан.

При виде зеркал, бронзы и хрусталя и особенно снежных, тяжело спадающих камчатными складками скатертей, его охватил детский восторг. Заходило перед глазами, и он с минуту стоял, радостно повторяя: как чудесно! Прелестны были цветы в зеленой корзине с золотом – гиацинты, сирень и ландыши. Ландыши! Он подошел и долго смотрел на них. Они были такие же, как и в том лесу, – хрупкие чашечки и бледные язычки. Он смотрел, с удовольствием слушая усыпляющий шелест, – тихий стеклянный звон, шепот и звяканье, – шепот первоклассного ресторана, давно неслышанный. Он даже сорвал цветок, не обращая внимания на присматривавшегося к нему лакея. И тот же запах… Этот запах вызвал в нем радостно-сладкое нетерпение видеть Наташу.