Иван Шмелев - Том 2. Въезд в Париж

Заганул ей… А она уж и допрежде заробела-надумалась… «Да чего ж, – говорит, – не пущает-то… Господи Сусе?..»

«Ну, уж это нам неизвестно, а… Господь уж, значит, не богословляет…»

А сам на нее глядит, будто чего и знает!

«И масть-то вон у ней такая… гробовая!.. Да ты, – говорит, – сама-то на глаза-то ей погляди… ну?! каки глаза-то у ей?! а?! Сле-зы у ей на глазах-то… с чего такое?!..»

Действительно… на глазах-то, глядит, слезы!.. И такое воспаление, в глазах-то, – ну, кровь живая!.. Совсем заробела тут старуха…

«Да с чего ж такое у ей… сле-зы-то?!»

А он ее опять тревожит: «Ну… нам это неизвестно, чего там она чует… а знак от ее имеется!.. Ну, ладно, – говорит, – скажу тебе, только никому, смотри, не сказывай до время… а то нас с тобой заканителют…»

Тут он ей и открыл глаза!

«Кро-овь на ней, потому! Обеих патошников… и Миколай Иваныча, и Степан Иваныча… убил Ленька!., в лесу вчера расстрелял! Прибегал с час тому Серега Пухов, от кума… шепнул!.. За дровами ездил, сам видал… – обей лежат в овражке, за болотцом, снежком запорошило… По приказу ихнему убил и печать приложил, по телехвону! Тебе-то, понятно, не сказывают, а мне-то уж известно!..»

Так старуха и села в снег! А Бедовый – его и по деревне так величали, хорошо его знаю… яд-мужик!.. – пуще ее дробит: «Ну, и дал тебе на сирот Ленька-сволота не молочко, а кровь человеческую!., коровка-то вот и чует, – слезы-то у ей к чему… Чего она тебе в дом-то принесет?! Го-ре!!.. Господь-то и предостерегает, от греху-то! Хрещенской воде силу не дает… когда это видано?!»

Так и отшил старуху, застращал. А она была божественная, хорошей жизни. А тут уж и народ, прознали, со дворов набегли, пуще ее дробят…

«Это он насмех ей… с себя отвести желает, путает… И чего только, окоянные, удумают!.. Сирот еще хотят пугать, несмышленых!..»

Да как принялись все корову дознавать – всего в ней и досмотрели! И глаза будто не коровьи, а… как у чиродея! И молоко-то теперь кровью у ней пойдет… и бочищи-то вон как раздуло!.. – чего ни на есть – а в ней есть! А корова народа напугалась – пуще мотается! да как опять затруби-ит… – так и шарахнулись!

«Ma-тушки… во, мык-то у ней!., только что не скажет!.. – как принялись тут бабы разбираться!.. – в елках-то как ходит… позывает… жуть!..»

И в одно слово все: «И ей уж не жить, посохнет от такого греха… и человеку через ее… го-ре задавит!..»

Да так настращали старуху, что и самим жуть, страшно стало.

«Теперь от ее на всех прокинется, не отчураешься1 В Потемкине тоже вон коров делили… да там барин хоть своей смертью кончился… и то бык чего начертил, троих мужиков изломал, а намедни все и погорели… А тут… да тут и не развяжешься!., в глазах у ней кровь стоит!..»

А старуха с перепугу плачет, руками от себя отводит…

«Да пущай… горе наше сиротское… – в голос прямо кричит, – пущай лучше сироты никогда молочка не увидят… ни в жись не приму такое!..? А сама-то разливается!.. – Еще давеча мне че-гой-то толкануло… Сараевы-покойники все мне, бывалычка, на сирот чего помогали, а тут… да Господь с ней!..»

И погнала старуха корову в волость. Пошла корова, как обмоленная, – диву дались!

«Во, пошла-то… гляди, хо-дом!!.. – кричат вдогон. – Господь-то как!.. Теперь пусти ее… она прямо к им наведет, к овражку… очень слободно!..»

Пригнала старуха корову в волость, к ночи уж… Ленька как раз на коне ей встрелся, – за спиной ружье, у боку пистолет. Известно, пьяный. Велел подручному своему дознать, какого ей еще рожна надо? Ну, сказала своякову сыну, – ненадобна ей корова! Ленька на дыбы, в обиду: почему мандату не покоряется, дара от него не желает принимать? А та – ничего не скажу, а не нужна. Он на нее – с конем!..

«Чего, такая-сякая, брезговаешь моей коровой?!»

Тут она ему намек подала: «Коль так не понимаешь, – скажу. Пускай мне корову при хозяевах отдадут, при Сараевых! Вели их привести, они третий день в заводе заперты… тогда приму!»

«А не хочешь?.. – обложил ее всякими словами. – Кончились твои хозяева, теперь мы хозяева!.. А коровьего счастья не желаешь… – так вот тебе мой дикрет: всей бедноте от меня порция, а старухе ни хе-ра!»

Да – бац!.. – и положил корову из пистолета в ухо!

Рухнула корова на все четыре ноги, а старуха от них пустилась… – чисто ветром ее несло! А уж совсем темно стало. Мчит – ни зги не видать, дороги не слыхать… – и такой-то страх на нее напал, – ужас! Гонит будто за ней корова страшенная-гробовая… в спину ей храпит-дышит, жгет… А в ухо ей голос, голос: «Го-ре задавит!., не быть живу!..»

Добежала до Волокуш – себя не помнит. А ей все чудится, – трубит по лесу, зычит-показывает!.. Вскочила в избу, на печь прямо забилась… А уж все спят, жуть… А корова будто и на печь к ней мордой страшной заглядывает, сопит-дышит!..

До бел-света глаз не могла сомкнуть старуха, – всю ночь проплакала-продрожала.

С того случая, через корову эту, она уж совсем заслабла. Сама сознавалась мне… Тоска напала, сердце сосет, – места себе найти не может… – будто чего случится!.. В пролубь головой хотела, только вот сирот жалко.

А жизнь прямо каторжная пошла. Не пошло впрок чужое, да и его-то не шибко оказалось. Грабежи да поборы. А там и до церкви Божией добрались, ризу серебряную с Бо-голюбской сняли, увезли, – будто на голодающих. А кругом свои голодающие, – никто ничего не понимает. Только уж под жабры когда прихватило, – тогда поняли… – жуликам пошло счастье! Ленька, понятно, недолго поцарствовал, – свои же мужики пришили, устерегли. А неурожай другой год, ни у кого хлеба не осталось. Урожай – неурожай, а и м все подай, – до мужика добрались. А глотку не разевай, а то свинцовая примочка имеется, аптеки-то ихние известны, не забалуешь!.. Это тебе не податной инспектор, рассрочки-то…

Ну, вертелась-вертелась старуха на мякине… – телка давно проели, и овечку проели, полушубок Никешкин тоже за хлеб ушел, а заработков никаких ни у кого. Стали мужики за хлебом по чужим местам ездить, на Волгу да за Тамбов… Пошел разговор, что хлеба там горы, с царских годов лежат непочаты, а мужики там богатые, дают хлебом за ситчик да за одежу. Которые ездили – привозили. А то и безо всего, случалось, ворочались, страсти рассказывали: народ поморить хотят, землю для себя готовят… Стоят по местам загра-ды, хлеб у народа отымают, от правое отучают! Такой уж у них закон – отымать, народ под свое право покорить. Сперва, понятно, не верили, а потом узнали. Ну, закон – закон, а есть-то надо…

А уж и вовсе плохо стало у старухи: отдала казакин свой и шерстяную шаль верному человеку – на мучку выменить. Взял с нее половину промену, через две недели воротился, выдал два пуда муки, закаялся: «Никаких бы денег с тебя не взял, измаялся! Там нашего брата из пулеметов бьют, у Тан-бова… Лесами сорок верст гнали на подводах, заград-то бы ихний миновать… беда! И по лесам как-то раз бандиты пошли, разувают-раздевают, понимаешь… крест сымают! И каждый с вагону стаскивает, и везде упокойники по линии, вшивый этот тиф, понимаешь… всего набрался, не отчешусь!..»