Иван Шмелев - Том 2. Въезд в Париж

– Сса-мые знаменитые садисты любви, маркиз Сад! Самые зна…

– Которые сады садят…

– Пожалуйста, проходите без любопытства! Сса-мые знаменитые…

– Всемирные анекдоты про Суворова, шута Балакирева, Наполеона, Лександру Макелонского, баснописца Крылова и проч..! Гер-рои-куртизаны, фавориты и всемирные анекдоты про Суворова, шута…

– Натурально японские розовые мыши, шесть гривен пара. Может разводиться в цветном горшке на пидистале, украшение гостиной! Розовые мыши, редкий сорт, может разводиться ручным способом…

– Моментальная електрическая вакса «Молния», без на-тиру!..

– Камень-стеклорез, точит-режет-полирует-сверлит за-место драгоценного алмаза: незаменимое средство для путешествия за полтинник! Гордость русского ума! магический камень-саморез заместо драгоценного алмаза за полтинник…

– …в селе Боры, Гороховетского уезда, неисповедимым Божьим гневом… с градом попалило до основания… Петра и Павла…

– Веч-ная свеча, горит несгораемо без хлопот! Вечная…

– Последний чиж По-следний чиж! Ку-пите чижа-секлетаря!

Рука с рукой, Нина и Федя идут в весеннем очаровании, в гик-свист, в немолчном треске сыпучей, бойкой, смешливой народной речи. Струится по их глазам, смеется и уплывает, как эти шары по ветру. Все им смешно и ново. Ловят глаза друг друга и говорят глазами: какое счастье! Шумливый ветер срывает фуражку с Феди, сбивает на Нине шляпку, – и это радость! Качаетшесты в гирляндах, бешено вертит «мельнички», кокает пасхальные яички на подвесках. Какая россыпь! Сахарные, синелевые, сусальные, с херувимчиками – «хотьковские», шоколадные, плюшевые, картонные, фарфоровые, хрустальные, глиняные, живые…

– Вкладывающие яйца, дюжина в одной! Лекарь красоты, кустарей Троицкого Посаду, заграничные медали! Пунцовые вкладывающие!..

– Вечная водяная панорама, тайны океана! В ночном освещении ефект! Ве-чная панорама океана-чуда, наглядное показание!..

Любуются стеклянными шарами на подставке, с травками и одинокой стеклянной рыбкой в голубоватом «море». Роются в пестрой россыпи токарья, совсем уже им ненужного, – в кубариках, рюмочках, грибочках; покупают расцветающие в воде японские цветочки, покупают сбитого монпансье, розовато-стеклянными комами рассыпанного по прилавкам с кучами липких фиников, шепталы, мушталы, кишмиша, фисташек, рахат-лукума, халвы и заливных орешков, – всякого сладкого товара, в котором коряво роются волосатые пальцы высокого желтолицего перса в бараньей камилавке.

– Барышни, сладки товар… – блудливо мурлычет перс. Они гуляют и сладко облизывают губы.

– Ах… что за прелесть! – радостно восклицает Нина.

Голубочки из алебастра! Они удивительно воздушны, нежны… как сливочное мороженое! лапки у них как из коралла. Носиками целуются, нежные, снеговые голубки!..

– Парочка восемь гривен. Чего-с? Это обнаковенно серые, верно-с, за полтинник. А эти… винициянские, первые образцы скульптур! В городе три целковых отдадите!

Час тому назад самые эти стоили полтинник! Но как же торговаться?.. При Нине неудобно.

– Это же бе-зумно дорого! – шептала Нина. – Зачем вам?..

– Но это же шедевр… произведение искусства!.. – шепчет смущенно Федя и видит с грустью, что остается всего полтинник.

Он бережно берет голубков, отходит и говорит, волнуясь:

– Ниночка, это… на память о нашей… встрече…

– Что за глу-пости… Федя!.. – с радостной укоризной пробует протестовать Нина, грызя орешек и быстро облизывая губки. – Конечно, они красивы, но… как вам не стыдно!..

– Можно поставить на этажерочку… будет напоминать о нашей Вербе!..

– Ну… мерси!.. – не поднимая от голубков лица, – какие у них ресницы!.. – И на щеках ее появляется румянец. – Впрочем… это нас ни к чему не обязывает, надеюсь?

– Ммм… я, вообще… – спохватываясь и ежась, не находит ответа Федя, и сердце ему сжимает. – Правда, они очень… стильные?..

– То есть в каком смысле?!

– А ввот, с животрепешими-то!..

– Мальчик, мальчик!..

Нина выбирает на щите самую уморительную обезьянку, с перышками-букетцем в лапке, и дает храбро гривенник вместо четвертака.

– А вот вам от меня! – прикалывает она Феде обезьянку.

– От вас… лучше бы самый простой цветочек! – вздыхает он.

– Вы недовольны?!.

Через минуту она выбирает крупнейшую голубую розу и прикалывает Феде к сердцу.

– Я безмерно счастлив!.. – говорит он восторженно.

Золотая стрела показывает половину седьмого. Вереница нарядных экипажей великого «вербного катанья» начинает понемногу взрываться. В толпе свободней, и видны люди, как шлепают. Но крики не слабеют. Ревут из последних сил. Много сил! от весеннего воздуха, от будоражащего все тело ветра, от праздника, уже глядящего из-за стен, от бесшабашного гомона… от благовестов ко всенощной, от силы великого народа…

– Ах, надо ко всенощной!.. – спохватывается Нина. – Вербу обещала маме!..

– Ну… еще, немножко!., умоляю вас!..

Стайки гимназистов трещат в уши трещотками, «языками», выпаливают бомбочками с конфетти, тычут орущих свинок. Чаще летят шары. По всему небу тает клюковками и голубыми бусинками. Много прижалось их в складках по куполам Благовещенского.

– А-а-а-а!!! На-ши!.. Встреча, гимназисты.

– «Ах ты, Федя… съел медведя!..»

Негодяй Калгашкин, живорыбник, болван-верзила. Расходятся, обменявшись колкостями. Нина ведет себя прямо непозволительно: вся изломалась, покатывается, как в истерике. Давится даже:

– Ойй… х-а-ха-ха… «Федя… съел ме… медведя!..» Как это некультурно!

– Глупая пошлость, а вы… рады?!. – говорит резко Федя. Она взглядывает на него сквозь слезы, розовая вся, хочет

что-то сказать – и прыскает, перегибаясь чуть ли не до колен, роняя косы. Ужасно!.. Высокий, плотный, в бобровом воротнике, в цилиндре, сося сигару, приостанавливается и смотрит сверху на ее плечики и косы, на ее совсем детский туго обтянутый белый проборчик на затылке и позволяет себе сказать совсем незнакомой приличной девушке:

– Ах, какая чудесная девчушка! Федя вытягивается и кричит нахалу:

– Прошу без замечаний!..

– То-то-то-то-то-то!.. – передразнивает его наглец, окидывая с фуражки и до калош нагло-развратным взглядом, – сальный альфонс, конечно! – и повторяет настойчиво: – Милю-синькая девчурочка!..

Подчмокивает даже!

Федя готов закричать – нахал! – но взлетает перед глазами клетка и его оглушает рев:

– Па-следний чиж! па-следний чиж!.. Ку-пите чижа-секлетаря!

Заметно тише. Совсюду – благовест. Слабый багрянец на куполах, с заката, не отстает сопливый, выклянчивает купить последний коробок спиц.

– Жлайте… Мсим Го-рькова… последнего продам!.. Пьяный, чуть на ногах, верзила в загнутом фартуке, весь

в цветочках, обезьянках и бабочках, с «летучею колбасой» на картузе – султаном, разглядывает опустившегося на дно синего «морского жителя» в трубочке, яростно нажимает на пленочку – и с маху расшибает об мостовую.