Иван Шмелев - Том 3. Рождество в Москве

Это задело. Профессор попытался возражать: «моя дедукция, если читают не предвзято, совершенно объективна… все предпосылки…» – но «Мефистофель», в смехе, перебил:

– А, брось, старо. Я предложу тебе ин-дукцию! Не очень-то комфортно, негде и присесть. Холодок люблю, но несколько повышена температура, сядешь – выйдет грязь. Ми-лая, родная… но грязь. А я ведь чистоту люблю, на дню три раза зубы чищу… ка-кие! в мои-то лета!.. А ведь первая моя встреча с женщиной восходит… А была ка-кая!.. Приятно вспомнить, но, увы, не-по-вто-ри-мо. А знаешь, не махнуть ли нам в… – ты ведь ан-тичник! в Грецию? В Каноссу не желаешь?.. Так поведем ин-дукцию в ан-тичном месте.

Профессор увидал пустую комнатушку, обшарпанную, заплеванную, угарное ведро на глине. Да, Греция… та самая, в которую вступил он, «свободный», с корабля, тогда… признал ведро – мангал.

– Комфорт! – мяукнул черт, болтая руки над мангалом, – античность.

Это был уже не «Мефистофель», а волосатый, желчный, в жидкой бороденке, со скверными зубами, с помятой папироской, в пиджачишке, в бахромчатых манжетах, серых, в размятых туфлях… – «вечный студент». Напоминал кого-то… кто же он?.. Такое отвратительное что-то… – что же?.. Томило, вспоминалось… нет, не мог. Воняло затхлым… бельем бессменным, прелыми носками?.. Но голос тот же, со снеговой поляны.

– Ки-сло? не ндравится? – скрипнул «студент»,

мерзкий от внешней грязи, и от другой… иной. – Комфорт в сво-бо-де! Скоро ж ты забыл. А когда-то, – вспомнил? – прилег у этого ан-тичного треножника, в тот неуютный вечер, как же был детски счастлив, как лепетал… правда, коверкая, – «Отче наш»..! – налегая особенно на «хлеб насущный»! Теперь бормочешь и – не веришь! Логика: не веришь, а… прибегаешь. И в меня не очень, а ожидаешь «чертовой ин-дукции»! А ведь недурственно, меня-то, Федор-то Михайлыч, представил, а? И анекдотики мои про нос, исповедальню, бретоночку-красотку… Повеселились наши. Да-а, Иван-то Федо-рыч его… у нас! чиновником особых поручений, сверх штата… масса кандидатов. Как ни вертелся, тогда-то… а признал: аз есмь! И ты… Впрочем, – в твоей манере: и призна-ешь, а не сознаешься. Да, вопросик любопытный есмь? не есмь?.. Так и не решил? Пора бы… Просил… «явлений»? Получи сполна. Не в силах? понатужься, ну же… Нет в тебе этой русской широты, а то бы..! Правда, и дерзости особой, а так, «логически осмыслив», как тот, «чиновник»… Тепловатый, замешан на водичке. Да, вспо-мнил!.. хи-хи-хи-и… ну, не могу… без смеха… хе-хе-хе-э… ну, обмираю, прямо… хи-хи-хи-и… за… зака… зака-шлялся… ха-ха-а… Недавно… ка-ка… картинку… картинку видел, одного ико… иконо-писца-старовера… хи-хи хи-и… «Стра… тот… «Страшный… Суд…» – хе-хе… ты, вылитый!.. Некуда тебя ему девать-пристроить… все определились: один – по-одесную, где там… «сияние» и гимны, другие – в квартирку с отоплением, хе-хе… а у тебя, мой друг, профессор всех наук, такая… хи-хи-хи-хи-и… лико… графия…: – в-тупик! И что же, хитроум, придумал!.. – по-се-ред-ке! хе-хе… ни в тех, ни в сих, а… дерево писнул… о-сину! осину… и тебя-то, дедуктора-то знаменитого, и… привязал!., хи-хи-хи-хи-и… веревкой!., не повесил, а привязал… хи-хи-и… как вот кобелька мужик… драть сподручней… хи-хи-хи-иии… До чего же остроумно-едко! Я прямо зарукоплескал! за… ло-гику! Что? у Трубецкого вычитал? Но и Трубецкой рукоплескал! за ло-гику. Да как же не очароваться?! Читал твой труд мироточивый – «Почему…» ну, ло-пнул! Приспел в «бессмертные»! Науку обессмертил!!! создал… сверх-силлогизм!!!.. – «Все люди смертны: Кай – человек: следовательно… „я тут ни-при-чем“»! До-стиг, завоевал бессмертие, ура-а!..

– Откуда ты, мерзейший, взял?!.. – вспылил профессор, – так извратить! все муки… все муки мысли… признаний, совести… все извратить…

– Все муки… с оговорочками?.. То-то и оно-то… и муки совести, а… песнопенья… «вечному порыву»?! а… постановка, все та же… «вечного вопроса», открывши клапан, предохранительный: «логически осмыслив»?! Хе-хе… Что, нервы?., закурить..? Прошу… – протянул мерзейший золотой портсигар с инициалами под чернь, знакомыми: в тоске, узнал профессор портсигар брата-инженера, погибшего. – Его любимые кручонки… помнишь? Без колебаний, не смущайся, как… привет, для укрепленья нервов и… Табак отличный, крымский! Нарочно для тебя украл из «склада», попотчевать. Странно: поместили в отделение «вещей священных»! это портсигар-то, с чертовым зельем, а?! в штанах болтался, и – в «вещах священных» оказался! Ка-ких… Мягко выражаясь, краденых… поснятых с… окропленных этой… жидкостью такой… свя-щен-ной! Тот, «нежный», в дверях-то, созерцанием, что ль, умилился… ну я, для милого дружка… и щегольнуть приятно. А ты сейчас – дедукцию: «раз даже портсигар его – в «вещах священных» эрго: мой Костя в… непостижимом! Первый точный вывод.

Профессор машинально закурил… – и острая тоска сдавила сердце. И – радость, вдруг: есть «там»! «если даже вещи живут…»

– …И если ты со мною дискутируешь… – закончил его мысль мерзейший. – А, ло-гика… Нет, ты сверх логики понюхай! Ну, начнем.

Это внизу дерут, Новый Год справляют КапуЛари, гре-чура… дерут псаломчик. Помнишь, как плакал ты… тогда… у этого антик! Хоть разноголосо, дико, пьяно… но ты знаешь древне-греческий, аттический… напевный, э-ти!.. Но раз все прожито, одна паршивая коринка да горклая маслинка! Ты мысленно переводил… и – плакал. Узнаешь мотивчик?..

Профессор узнал псалом, тот самый, как когда-то, на островке, зимой. То был 103-й, псалом «Творения». В душе профессора он преображался в хваление всей твари: безднами, горами пелся, звездами, пустынями, морями… всею тварью, чистой и нечистой… и левиафаном-змием, играющим в пучинах, – всем, что «премудрос-тию сотворил еси».

– Размяк? надолго?.. – хихикнул черт-студент. – Да ты эстэт! Ты понимаешь и величие, хотя бы эстэ-ти-че-ски… ну, на три с плюсом. На меня, признаюсь откровенно, тоже действует маленько… такое. Не знал, хе-хе-э..? Слабость, братец, слабость… ре-ми-ни-сцен-ции! порой – всплакну. Знавал я мужика Микиту, рязанского… ну, и заводил он сей псаломчик! Живот, бывало, надорвешь, ежели эстэ-ти-ческий подходец… а ежели по существу… ого-го-го-го-о!.. дале-ко, братец, до Микиты и тебе, и… Он… сему левиафану-змию молился! гимн свой пел! чтил, как священное. Так умилялся, что и его, поганца, создал Бог – в великих водах игратися и безобразничать радостями левиафансткими. Нет, каков?! Так твое-то эстэтство перед таким рязанским всеумиле-нием… ну, что?! Ноль круглый. Пробовал я того Микиту на-зуб, так и эдак… – плюнул. Как же он все коверкал, и – как же понимал… все! Нутром, сверх-логикой! Ведет своей культяпкой по строке – вспотеет: «на-сл-дять… ф-фу… наследить!..» – на «я» надавит! – «землю…» – и сокрушается, солящими слезами орошает затертые странички… сокрушается, что… земельку-то, священную… всю-то наследили, запакостили… во-как! И за загаженную молится. Он «аще» и «абие» за тайно-священное принимал: заслышит – осеняется. А как – «паки и паки»… – об пол лбищем, от умиления! По-нял, дурак? Это – мой комплимент, не корчись. Ну, пошли к черту, да тут останусь, по ло-гике. Так вот, постиг теперь, что есть – сверхлогика?.. Теперь – к «симфониям»…