Иван Шмелев - Том 3. Рождество в Москве

– Я – статья особая. С князем… – назвал он громкое историческое имя, – мы старые знакомцы, не раз бывал у него в «Злой Сече», доставлял книги, оценивал… Да и не для себя я, а… – он назвал известного миллионера, собирателя редкостных изданий, – ну, потягаемся.

И тут я узнал, что библиотека князя, на плохой конец, тысчонок на 20–30. Нечего и мечтать. Ну, что же, прогуляюсь…

Второй звонок.

Дальше мы ехали вместе, во 2-м классе. Алексей Иванович недоумевал, почему князь решился продать свою чудесную библиотеку. Уж не заболел ли, хочет прижизненно распорядиться?.. Последней доставкой ему от Алексей Ивановича был «остаток погодинской библиотеки», тысяч на 5.

Книготорговец с Моховой, знавший князя, тоже недоумевал. Но и ему тягаться было не под силу, хотя он – по поручению московской городской управы, от просветительного отдела, для пополнения книжного городского склада: предполагается к существующим читальням – Островского и Тургенева – основать еще два: Гоголя и Пушкина; а идти он может, самое большее, до 12 тысяч. Нечего и мечтать-тягаться. Он знал меня студентом, почти бедняком. Спросил, не разбогател ли я. Я смутился и признался, что, конечно, мне мечтать о покупке нечего. Знал меня и Алексей Иваныч, сказал:

– Вы начинающий адвокат, библиотечка вам необходима, для закраса. А мы с вами составим реестрик, тысячек на полторы-две. Вот Даль вам нужен… вы уже печатались, помнится. Может, и опять запишете. Ничего, духом не падайте… – ласково похлопал он меня по плечу.

Он был сегодня особенно ласков почему-то, – от Праздника? И лицо его, сумрачное всегда, сегодня почти светилось. Оживленный его добрыми словами, я с чувством пожал ему руку.

– Помните, бывало, учебники приносили на обмен?.. А теперь – адвокат. Библиотечку я вам составлю. Удивительный человек князь… воспитанный человек! – сказал он, с чего-то одушевившись, – Увидите, какая это библиотека!.. И ка-ак он расстается, не понимаю. Право, не заболел ли? Два года не видались. А то, бывало, зайдет, побеседуем. Сколько он всего знает!., прямо – энциклопедист! Да и все в доме у него… не в доме, а во дворце!.. А какой у него народ… Да вот, увидите, пригодится, может, для вашей практики. Библиотека для него – почти священное. Какая обходительность, воспитанность… а уж без обеда не отпустит. И музыкант замечательный. Такие люди теперь на редкость.

На ст. Лопасня нас встретил парадный кучер, в плисовой безрукавке на синей шерстяной рубахе, с павлиньим перышком в шапочке. Только нас трое вылезло, можно ехать. Мы сели в шикарную коляску, тройкой вороных.

– Ну, как князь?..

– Да что-то сдавать стали, поослабели. И не все кушать могут. Доктора не велят хлеба есть, сахарная болезнь, говорят.

До «Злой Сечи» было верст двадцать. Дорога пообсохла, но в тенистых местах еще оставалось снегу, после великих снегопадов. На встречавшихся малых речках вода еще не вошла в русло, и мужики, в веселых рубахах, стоя в ботничках, ловили наметкой рыбу. В полдороге остановились на полчасика, отдохнуть лошадям. Кучер, уже пожилой, Фома Васильевич, лошадей жалел, а мы были рады прогуляться. И тут ловили наметкой рыбу. Трактирщик встретил нас очень предупредительно, похристосовались. Это было село, трезвонили. В трактире шумел народ. Хозяин приказал молодцу принести бадейку: «Их сиятельству рыбки на ушицу, на выздоровление». Когда отъезжали, бадью с деревянной крышкой поставили под сиденье: пара налимчиков, и так, мелочишки разной – ершей, пескариков…

– Скажи, Иван Гаврилыч христосуется! ушицы живорыбной оченно хорошо их милости!..

– Любят нашего князя… – сказал кучер. – Да как его и не любить-то… Народишко вот избаловал, по доброте, порубливают у него лесок, хоть и у самих лесу невпроворот. – «С меня хватит», – смеется. Конечно, лесничишки тоже охулки на руку не кладут. Как-то захватил князь мужика, у самой дороги сосну свалил. – «Да ты бы, дурак, поглубже въехал, на самом виду рубишь!» – говорит ему наш князь. «Да ваше сиятельство, поглубже-то и не вывезешь». Князь сейчас ему записочку, на спине его и писал: «с моего, мол, позволения». Так эта записочка и пошла по рукам. Жалеет народ. Это вот кня-азь!..

Не жалел я, что еду понапрасну. Князь в моем воображении рисовался пасхально-празднично, – остатком знатного рода, известного в истории. Я уже знал кое-что о его предках, из примечаний к «Истории государства Российского». Алексей Иванович начал рассказывать о «Злой Сече», но тут она и сама явилась, в полугоре, на солнце, в блеске зеркальных окон дворца.

– Ну, что за красота!.. – воскликнул, опять воодушевившись, Алексей Иванович, – таким я его никогда не видал.

Сияла церковь, и оттуда доливался веселый трезвон пасхальный. Празднично было на душе. Почему-то тянула меня к себе эта «Злая Сеча», обещая раскрыться и показать чудесное… – нужное мне такое, заманное – историческое, родное, – славу нашу. Я знал наверное, что найду здесь что-то необходимое, и это меня светло воодушевит, укрепит во мне волю, веру… Во что веру? Этого я не знал, но предчувствовал радостно. Вполгоре блистали полноводные пруды – запруды. Дворец закрывался длинной березовой аллеей, старой, но уже светло одевшейся впрозелень. Мы сложились и дали кучеру рубля три. Он едва согласился взять: «у нас это не полагается, обеспечены».

Объехав великий круг газона, с черными еще клумбами, мы подкатили к парадному, массивному по-дворцовски. Швейцар, в ливрее, распахнул перед нами двери и поклонился с достоинством. Я напомнил Фоме Васильевичу про рыбу, не забыл бы.

– Князя-то да забыть!.. – сказал он, с ласковой улыбкой, и велел зевавшему на нас праздничному парнишке нести рыбу на кухню.

В огромной прихожей, уставленной, по углам, статуями из мрамора, швейцар принял от нас пальто и шляпы. Появившийся почтенный человек, во фраке и белом галстуке, попросил нас, с достоинством, следовать за ним. Это был старый слуга, в длинных бакенбардах, похожий на Григоровича, приятный манерой и чистотой. Он повел нас по широкой лестнице, по мягкому ковру, на первую площадку. Там тоже стояли статуи – Аполлон, Диана… Лестница расходилась надвое. Книготорговец с Моховой тоже был в сюртуке, только один я – пиджачник, и потому, должно быть, чувствовал себя смущенно.

Мы прошли обширным двусветным залом, в люстрах, с хорами для музыкантов, с колоннами, – совсем зал Дворянского Собрания в уменьшенном виде. Блистали паркетные полы, с новенькими дорожками. Прошли малиновую гостиную, карточную, биллиардную, – все образцово чисто, парадно, в большом солнце. Наш проводник отворил массивную дубовую дверь, взял визитные карточки, предупредил, что сейчас две ступеньки, и попросил присесть:

– Его сиятельство сейчас будут… – и удалился, притворив дверь.