Иван Шмелев - Том 7. Это было

Кожух, вывернув голову индюшкой, следил за пальцем.

– И горы, и леса!.. – будто бы удивился он.

– Все вы тут! – ляпнул по карте малый. – Где «кудри» – тут горы и леса… и дигонали!.. Миш, иди пунх отметь… где имеем олентировку?!.

Выбрался круглощекий парень, с черными усиками в колечках, в дьяковской шапке, и с инженерным знаком. Рыжая его кобыла не стояла, вертела задом. Миш треснул ее между ушами.

– Начальник моего штаба! – похвастал малый. – С землемерами ходил по планам! Ну, покажь нам олентировку!..

Миш стащил к себе на седло карту и долго водил пальцем.

– Ета карта негодящая… – раздумчиво сказал он, накручивая на палец усик; сверкал бриллиант на пальце. – Отправная точка не соответствует в масштабе. Берем на глаз… Значит, мы на высоте… триста восемь километров на уровне ноля!.. – сказал он веско и поглядел на море. – Кусты… самое наше место! Числится, печать стерта… Алым-Бурым… и… Чирхи-Бахча!..

Вспотел. И облегченно высморкался.

– Здорово угадал?! – спросил Кожуха малый.

– Что-то тут такого у нас и нет… – покачал головой Кожух. – Значит, с дороги вы сбились! Карта ваша неправдоподобная… Сук-Балка есть, Сук-Бахча тоже имеется непременно… вон, за теми кустиками… а Чирхи нет. А Ялты у вас прописаны?..

– Эх ты, лешая голова! – крикнул на Мишу малый, сгреб за шапку и потрепал. – Где тут чего?.. Су-да-цкий край это! Пропечатано внизу. Не ту товарищ Будяга дал, черт его!.. А еще ескадронным сделали! А с собой нашу захватил… Ладно, и так не заплутаемся.

– Да тут без карты слепой дойдет! – Вон… – отмахнул Кожух, – за кустиками на шасу, и тут тебе белая дорога!

– Знаю! Это я так, для прахтики. Я по компасу любую дорогу разберу. Пустыня у вас, больше ничего! Ни дворов, ни подвалов, а еще Крымым называетесь… Не вмеете вы встречать героев! Нас в Александровке с пирогами встречали, с барышнями танцевали… Непросвещенный ваш край… татарва паршивая! Тоже, русские называются. А ты чего, отец… немой, что ли? – мотнул мне малый.

– Он сроду такой… – усмехнувшись, сказал Кожух. – Такого народу еще нё видал, издивился! Винчишком бы, что ли, угостили?

– Разевай рот! – крикнул внезапно малый, выхватывая наган, и засмеялся. – Эх, какого бы ни то! – и хлопнул в небо. – А энто чего за дача? – показал он дымившимся наганом на торчавший из балки шпиль.

– Это не дача, а пустая хверма… германцы стояли, разорили… – поперхнувшись, сказал Кожух, смазывая со лба капли. – Коров поели, стекла побили и ушли.

– А вы глядели?.. Заодно и вас, виноградников, пришить! Скушно у вас здесь… пропадаете в камнях, как змеи какие! По мягкому ступить негде… Ну, покурили – и айда! Никакого разговору от вас нет. Ну, спроси меня хочь одно слово про… славные победы! Не антересуетесь?

– Боимся мы, а… антересуемся… – умильно сказал Кожух. – Что ж, я спрошу… Ну, дозвольте спросить… теперь вк всех победители, а дальше чего будет?..

– Да-альше?.. – выглянул из-за чуба малый и посмотрел на море. – Теперь нам везде дорога! Немцев вытряхнули, кадетов… растрепали… теперь хочь через все море!..

– Да-да-да… – мягко сказал Кожух, – всю Россию завоевали, теперь уж…

– Сами Россия! А теперь с цельным светом расправляться будем… и установим рижим, как гу-мны!..

– Гу-мны?.. – вдумчиво повторил Кожух.

– Значит, завоевали!

– Всех теперь покорим!.. – крикнул очутившийся возле, с пикой, похожий на волчонка, со щучьей мордой.

– И англичан, и французов, и всю кровавую антанту, называется империализм! – сказал громогласно малый, тряся нагайкой. – Подошел теперь им черед! Перебудоражим и установим рижим!.. – выругался он к морю.

– Вот это на-до!.. – сказал Кожух. – А то, оставили нас на произвол… немцев! Всех бы их растрясти, чтобы…

– Ра-ди!.. – яростно взвизгнул, с пикой, в полушубке наружу шерстью. – Думали… вот, под советами заслабеют, тогда прибегнем ташшить! Всех положим… Одна Россия – Совет будет!..

– И установим рижим! – повторил крепко малый. – Энти все, ду рол омы-черти!.. – махнул он к Ак-Манаю, общее наше дело гадают, не признают!.. И драться мастаки, и мозгловой апарат!.. – выругался он с сердцем.

– Ничего не мастаки… с английскими-то пушками! – сказал с пикой, а ближние сгрудились, молчали.

– Чего там… я природный кавалерист, понимаю дело! Я с ими с самого Дону дерусь, с чертями!..

– Ничего дерутся, – поддержали ближайшие. – Зацепи-сты, и опыт большой имеют. Ничего, хорошо дерутся!..

– Я к чему говорю? Заместо бы общей битвы, да вместе взяться… – да-к мы бы давно сквозь весь свет прошли бы! У нас, потому… отчаянность! Все обманули!..

– Самая бы пора, теперь все они устамши, пошли по домам добро делить, которое от немцев, и наше… а мы только-только теперь расходимся! – заговорили вдруг все с азартом. – Теперь уж нечего, нечего нам жалеть! На своих-то харчах и пустим! Голову под мышку, на… крышку – не проку-сишь!..

Загоготали.

– Эх, Суворова бы теперь… душу удержать!

– Сами Суворовы! – сказал коновод и тронул.

Забрякало, зазвенело. Пошли на шоссе кустами.

– Пронесло… – отдуваясь, сказал Кожух. – Вот, дураки-то!.. А все-таки… молодцы, глядеть приятно! Чего говорят-то, а? Значит, обида… на всех теперь злы стали! А как с окопов-то драли!.. А чего это он называл… гу-мны?..

– Гунны. Дикое племя, древнее.

Я объяснил ему. Он даже потер руки.

– А что, может такая история начаться! Духу у нас много, народу масса… Поправляться-то непременно надо. Сами уж начинают чувствовать… Эй, Степанка!.. – крикнул он игравшему в балочке младшему из пяти своих. – Сядь на бугорку тут и сиди – стереги безотлучно! Как от городу начнут какие подыматься, – греми в жестянку! Вон их валяется, камушков насыпь и греми тогда!..

Глухо, как вздох тяжелый, бухнуло в стороне невидимого Ак-Маная.

– Никак… стрельнуло?..

Подождало – и бухнуло.

– Антилерия?.. – насторожился Кожух. – К той стороне. А ведь это наши… добровольцы жарят?..

Бухнуло в третий раз – и замолчало до вечера.

Вечером, когда пели дрозды разливно, – опять, мерно и глухо бухало. И с моря, и за горами будто.

Я вышел на обрывчик и посмотрел к востоку. Далекий маяк уже не мигал. Мерно вздыхало – бухало в сладком от цвета воздухе, тихом, зеленовато-дымном. Была луна. Я долго слушал. Сердце мое сжимало. Общее было что-то – мерцало мне – в пенье ночных дроздов и в буханье лунной дали, смутное, как дрожавший воздух. Тоска?.. Метались звуки, словно искали что-то.

Небо сливало их.

Дня через два, поутру, окликнул меня Кожух.

– Был сейчас шасе с коровой… энтих видал, молодчиков! Из Ялтов, с песнями… пьяные, понятно. Кричат: «Прощай, старик! Идем в последний бой!» – Веселые, ничего. А я все гляжу и думаю: «И чему, дураки, радуетесь! на что идете?!» А те-то… головы замочили, а сами в Москве пируют! И империалисты, понятно, ради…