Иван Шмелев - Том 7. Это было

– И шапку сняли, котиковую. Но тут не вещи, а… человек, субъект права! Бегу в угловую милицию, или… как там у них?.. Какое-нибудь, должно же быть право?! Как? никакого права?.. Значит, мы… только вещи?! Абсурд! У людоедов, у последних дикарей, есть! естественное право, jus naturale. У каннибалов… есть! У римлян было право рабов!.. Jus servorum. Император Юстиниан… право колонов! Глядите кодекс Юстиниана, о! У каторжников даже… свое, воеоразно-логичное, ка-торжное право! Хаоса и они страшатся… – ткнул он в поток, в туман. – Вот в этом, в этой проклятой мути… нет никакого права! Как-с?.. Профессора Чернобабина?.. Но он скончался! Ах, да… дача еще стоит. Так он… что? Предсказал давно, что эти холмы сползут. К нему как?.. Позвольте:., отсюда поворот… через две промоины, за балкой, где дача Варшева. Знаете его? Бывший народник, вегетарианец… кошмар! Уцепились за корову с женой, и теперь у них эта корова… в кабинете! от воров! И на нее взирают с одной стенки почтенный Златовратский, с другой – почтеннейший Михайловский и… всепочтеннейший Чернышевский! А она им… хвостом, понимаете… и именинные пироги!.. Ко-шмар!.. Увидите!.. Пьют молочко, кушают маслице и стонут, что их ограбили. Распродали по высокий цене участки, вырезали себе кусочек и ухитряются получать паек за… социалистическую шкурку-с! И их не грабят. Навестите, непременно навестите… И послушайте, как поют! А я… за право! и буду! Пусть все отнимут, последнюю рубаху снимут, но… пусть… пусть мне точно нормируют объем моих прав, хотя бы право последнего раба, право червя, но… пра-во строго хранимое!., чтобы я не был взвешен, как какая-то пылинка в вихре!.. Иначе… кошмар!..

Он резко сорвал пенсне и стал протирать привычно, кусочком пледа. Синие губы дергались, кривились едко.

– Нет, я обязан потребовать точно определенных норм. О-бя-зан!.. Как не хватает воздуха… у меня не хватает… фу. Я ждал, охранял первичное мое, мои вещи… И вот… Пусть издадут специальную новеллу хотя бы для изгоев! Вы же тоже изгой?! Прекрасно. Вчера вечером я колол дрова. Засветло еще было. Приходят трое, лица в тряпках, вымараны сажей… с ружьями. Ясно, кто. Хватают моих внучек… малюток трех и пяти лет… за волосы!., и грозят стукнуть головками друг о дружку!.. Ко-шмар!.. И требуют золотой портсигар! Прекрасно ориентированы каким-нибудь негодяем. У меня был портсигар в восемьдесят четыре золотника, девяносто шестой пробы, от друзей-сослуживцев, в день сорокалетия моей службы в магистратуре… как прокурор Палаты… юбилейный, на четвертый день. Выдал, после короткой реплики. И все, что было тщательно спрятано. Иначе грозили разбить головки Лидусе и Марочке!.. Вы представляете этот… кошмар?! Семь верст от города, в глубине балки… ну, что я мог?! Стащили с постели почтенную женщину, мою жену… нашу дорогую бабушку… – сжал он меня за плечи, и его синие губы запрыгали, – которая лежала в параличе, от всех этих потрясений… распороли перину и – все! Сколько-то выигрышных билетов… кажется, двадцать семь… экономия всей жизни… всех трех займов… семнадцать империалов, лично ее от экономии… давали на зубок нашим детям… с годами рождений!., понимаете?! ее приданые бриллиантовые сережки… свадебное колье дочери, известной артистки… она пела перед войной в Италии… и это муж, богатый итальянец, подарил ей… стоило двадцать тысяч… этих… лир, что ли? Мои золотые часы с монограммами, подарок корпорации… прокуратуры окружного суда, когда я получил назначение в Палату… бриллиантовые запонки, обручальные кольца, медальон матушки с прядью ее волос… У меня весь реестр «выемок»… Показал он на боковой карман, – на прежний счет на пятьдесят, не считая акций Азовско-Донского Банка!.. Было два обыска, пока, но бабушку не стаскивали официально, если так можно выразиться… и под ней все хранилось. Для меня, это место, в ее перине… было наисвященнейшее пристанище! Понимаете… это уж последнее право, право одра болезни, юс морби, что ли! Право лежать – больного человека! А они стащили на пол полуживого человека, почтенную женщину, сняли с нее сорочку, ошаривали все тело!., ко-шмар!.. Пусть их немедленно задержат и привлекут!! Одного я признал – солдат с кордона, ихний! Я уличу… и докажу, что нельзя лишать последнего человеческого права… права умереть спокойно! Даже у зверей, живущих стадно… например, гуси… Я им укажу на Брэма!.. Они издают декреты, и они должны…

– Как, вы хотите туда?! – перебил я его, стараясь овладеть мыслями.

Он вдруг запахнулся пледом и прыгнул в воду.

– Докажу!.. – крикнул он из тумана, чернея крыльями. – Co-рок лет на основе права!..

Мелькнули в тумане черные его крылья и пропали. Я крикнул:

– Постойте!., стойте!!

– Что?.. – крикнуло глухо из тумана, и я увидел смутную фигуру.

– Там же новая регистрация!.. – крикнул я, – товарищ Месяц грозит расстрелом!..

– Это к уголовной милиции. Производить дознания, и я в отставке! Два раза обыскивали… Пусть они оградят право своих рабов, которые вынуждены были… мое право! Если первичные нормы права разрушены… – хаос! Сорок лет я оберегал незыблемость закона, и не могу!.. Дело не в портсигаре, а…

И он провалился в муть.

Я долго искал дачу профессора Чернобабина. В плеске, ливне и грохоте крепко-трескуче билось в моих ушах: пра-во, прра-во! и я повторял его, это крепкое слово – право. Оно навязло на языке, завязло в мыслях, отдавалось в прыжках по лужам. Оно воплощалось, становилось чем-то, таинственным существом каким-то, вертелось со мной в тумане, вертелось со мной в тумане. Бобровый воротник, портсигар, бандиты, детские милые головки, людоеды, гуси, рабы, расстрелы… – вместе с ним вертелось, черными крыльями махало, и все – туман!

Я глядел в душную гущину тумана. Там разверзались хляби. Там разнималось, рушилось в пустоту.

Я нашел, наконец, дачу профессора Чернобабина, но – никакого Семена Лычки.

– Лычка? Лы-чка… – бессмысленно повторял чуть державшийся на ногах старик, варивший под навесом с другим таким же, татарином, лошадиные маслаки в котле, вонявшие кислым клеем. – Такого что-то и не было… Лычка!.. У меня брат был, Степан… Так он Ды-ч-ка… и я тоже, Никифор Дычка… с Пол-тавщины, давно здесь. Хороший садовник был, всякие розы умел ухаживать, при покойном Ликсей Опанасьиче. Другая неделя пошла, как помер. Мы с Якиром и закопали его, без покрова-погребения, в клунбе вон закопали… – показал старик на большую клумбу со свежим холмиком, засаженную голыми деревцами роз.

– Нема Степан… – отмахнул головой старик-татарин и заморгал на клумбу. – Ушла дале-ко

– А Лычки не было. Это вам про Степана нашего говорили: Степан Дычка, мол! Верно, Степан ходил до Симхверополя, носил добрым людям и письма. Вино носил, на муку выменивал. Так и жили. А теперь… коня дохлого варим, нашли в балке, кости уж… Побили нашего Степана за горами, шибко побили… кормильца нашего. И вино отняли. Насилу дополз до дачи… три дня все полз, помирать дома. Лег и не вставал… все жаловался… Сердце ему отбили. Четыре денька подышал. Это Степан Дычка. А Лы-чки… такого нет. И не было никогда. Что за Лы-чка?.. Такого не было.