Иван Шмелев - Том 8. Рваный барин

Для него и всегда было ясно, а теперь эта «кровь» плескалась в его стакане. Это – их кровь, вот этого одноглазого капитана, пролитая за родину, и та, что – омочила пески прусские и поля галицийские, за чужое дело, вот, за то, чтобы Буаренары тщеславно поили бросивших родину беглецов. Позор!

Вязов выпил еще стакан.

– Через это винцо все видишь в розовом свете! – сказал Буаренар.

– Даже кровь! И национальный позор! – резко сказал журналист по-русски.

На него посмотрели.

Да, он был пьян. Со вчерашнего вечера был он пьян, когда под «Аркой Звезды» встретил репортера грязной русской газетки. Репортер был одет щегольски, под руку с дамой bien chic, с гаванной в плоских губах воришки. Репортер воскликнул:

– И вы бежали?!

Журналист (он не мог простить себе этого) растерялся и не ответил. Да, бежал, чтобы писать о пожарах и ворах в каком-то «Радио». И ему сказал это продажная тварь, лакей новой власти, «пребывающий здесь» с важными «поручениями»! По-зор! Надо кончить этот позор. Надо быть там, кричать из последних сил, звать, будить, писать хотя бы на старых пакетах, хотя бы на содранных обоях! К родине идти и слезами омыть ее израненные ноги… Или пусть затопчет… А эта кровь!

И он еще с нестерпимым чувством сознанного позора выпил стакан.

Спор о барашке еще продолжался.

– Почему вы молчите? – спросила m-me Буаренар. Вязов пронизал ее пьяным, вдруг загоревшимся взглядом.

– Вам и моим скажу! Тевтоны размяли бы галлов и англосаксов в мякиш, если бы не глупые бараны – скифы! Позор!

И крикнул пьяно своим:

– Скифы, на ме-сто! Самоеды, на родину!

Встал и вышел.

Гости заволновались:

– Что такое? Переведите! Что он сказал?

Побледневшая m-me Буаренар теребила колье на пышной груди. Наконец, сказала:

– Он… он, кажется, болен… бредовая речь…

– Просто мое «пушечное» играет. Да, винцо строгое! – крикнул т. Буаренар, сильно хвативший. Он даже расстегнул две пуговки на жилете и напевал-мурлыкал ходовую песенку:

Наутро в одной бульварной газетке был блестяще описан обед у Буаренаров и в двух словах сообщалось, что «заявившийся незваным русский анархист Вязов кого-то хотел оскорбить, но был выдворен соотечественниками».

В 12 ч. позвонил префект полиции:

– Скажите, m-me Буаренар… что у вас случилось?..

– Ровно ничего. Один русский мосье выпил больше, чем следует… пустяки… Почему вас вчера не было?

– Простите, дела. Будущий четверг меня ничего не удержит. Ах, да… Ваш знакомый русский журналист… Вазин, кажется, бросился в Сену. Сегодня нашли его труп.

– Боже мой!

После короткой паузы m-me Буаренар сказала:

– Будущий четверг, помните!

– О! Видеть вас и пить «пушечное» вино – две вещи, перед которыми отступает все.

Тем и кончилось.

Алушта 1920 г.

(Юг России. 1920. 14 (27) авг. № 114 (307). С. 2)

Было это в те дни, когда Дух смерти вынул из человека сердце. Тогда люди ценили кровь ниже плохого вина, а слезы были дешевле соли.

В те дни жил на Востоке человек, именем Али, по отцу Гасан. Он почитал Бога и держал Закон в сердце. Много зим прошло над его головой: стало его лицо, как глина, запали и почернели щеки, трудно было глазам от солнца, а рот ввалился, и голова качалась, как тыква над порогом, когда подует ветер.

Враги совсюду обложили страну ту, угрожая мечом и голодом, и чума обуяла души: помутился разум, как от вина, и все хотели больше собрать себе. Тогда добрые притаивали свое, а сильные угнетали слабых.

В те дни старый Али любил сидеть у мечети, окончив вечернюю молитву. Сидел и глядел на море, и мыслями вопрошал Того, Кого видел сердцем в далеком небе и в море без конца-края; Кого слышал в шуме волны морской и в журчанье бегучего арыка; в песне вечерней птицы на сухом орехе, и в блеске звезды вечерней, и в голосе, что жил в сердце Али Гасана.

Думал Али о болях, посетивших тело, и о теле думал:

«Вот и конец близится, – что же останется? Что не умрет от меня, Али Гасана? что вечно?»

И голос вечерней птицы отзывался в душе его:

«Душа твоя не умрет, Али. Живая душа твоя».

И еще вопрошал Али, помня слова Пророка:

«Что есть душа моя?»

И голос звезды вечерней отзывался его душе: «Дела твои на земле, Али. Дела по слову Закона». Думал еще Али: чего же мятутся люди и собирают тленное, если только душа бессмертна?

И еще думал, как смеялись над ним базарники:

– Старый Али потерял рассудок! боится смерти и собирает хлеб на сто зим, а ему и одной не выжить! Вот безумный: продал овец, и виноградник, и поле, и черешни, и орехи у водоема, и коней, чтобы запасти хлеба, будто сто лет будет грозить голод!

И радовалась душа его, что послал Великий ему безумие.

Помнил Али тихий вечер, когда сидел у мечети и вопрошал небо:

– Помутились люди, ожесточилось сердце. Научи, Великий, путям Твоим!

И голос вечерней птицы, в свете звезды вечерней, сказал ему:

«Пусть помутились все, лишь бы осталась одна живая душа, – и сохранится огонь в светильнике. Все ищут себе, а ты ничего не ищи себе. Отдай и себя, – и сохранится огонь в светильнике!»

То не птицы был голос, а слово Пророка в душу вошло Али, – вошло с молитвой. Вошло занозой и осталось в сердце: ибо все дни внимала душа его Закону.

В ту ночь долго не спал Али, все думал: как же отдать себя? как уберечь негасимый огонь в светильнике?

И сказала ему душа:

«Заутра услышишь голос души твоей, по слову Пророка: „ Не обманет голос зари “».

Утром рано поднялся Али, – не скрипели можары, и не звенели кувшины у воды. Совершил омовение и помолился к Востоку. И слышит: шаги, больные идут шаги. Смотрит – идут по дороге двое: старик и мальчик. Стали перед порогом и просят:

– Хле… ба…

Дал им Али по куску чурека и спросил их: откуда они? и что там, откуда они? И сказал старик:

– Нет хлеба, и умирают… И заплакал мальчик.

С того плача открылось замкнутое в сердце Али Гасана: вложил Великий ему Золотой Ключ в сердце и повернул острой болью. Тогда сказала душа его:

«Не обманет голос зари».

И заплакал Али: так ему сладко стало. Смотрит – пуста дорога, и кусок хлеба в руке его. И понял старый Али: Великий послал к нему – отомкнуть сердце его. Видит: заря за горой сияет, и утренняя звезда светит на ясном небе. Темное море живой бирюзой засыпалось, и ранняя птица поет знакомое:

«Али-Али! Не обманет голос зари!»

И, послушный голосу души-птицы, пошел Али на базар, вынул из кошеля, что было, и купил воз пшеницы. И еще пшеницы в новое утро купил Али и отдал десять овец. И других десять овец отдал. И пару коней отдал, и волов Потом отдал и черешни, и виноградник, и орехи у водоема.