Борис Зайцев - Том 1. Тихие зори

Еще одна примечательная особенность Зайцевеких произведений: в них нет отрицательных персонажей. Есть герои, не вызывающие симпатий у одних читателей, но находящие понимание, сочувствие, поддержку у других. Кто-то осудит страсти и беды Аграфены, попытку самоубийства студента Бенедиктова или бедолажную жизнь Авдотьи по прозвищу «Смерть», а кто-то решит все же разобраться, что их такими взрастило и что выстроило их судьбы именно так, а не иначе. И, наверное, большая правда у вторых – у размышляющих, у неравнодушных, а не у тех, кто упрямо задержался на позициях прямолинейной хулы и бескомпромиссного неприятия такой жизни, не пытаясь проникнуться сочувствием, состраданием, не говоря уже о том, чтобы возвыситься до мысли о разрушении зла, уничижающего человека. Прав будет тот, кто придет к выводу, читая рассказы Зайцева, что он художник-миротворец, что его герои чаще всего люди, не приспособленные к активной жизни и борьбе. Вот и в романе «Дальний край» попытались они проявить себя в большом и важном – и потерпели крах.

Мы постоянно встречаемся у Зайцева также и с тем, что его тихие восторги и светлые скорби глядятся в зеркало природы. На дворе солнце, в небе россыпи звезд, весна разбушевалась – и душа человека распрямляется, веселится, ликует, любит до самозабвения: возвышается. Но вот явилась хлипкая осень, потухли звезды, мокрый туман застлал поля, ветрище зло треплет деревенские непрочные крыши – и замкнулись сердца людей, напитались хмурью, наполнились скорбью, затаились в ожидании света и тепла. Таковы у Зайцева злые, недобрые сумерки в новеллах «Мгла» и «Волки», слякотная, промозглая пора в «Черных ветрах», в «Госте», когда «тускл и скорбен месяц», когда всюду «бездонный траур осени».

Природа и ее проявления интересно используются и в характеристиках действующих лиц. Вот как говорит один из персонажей «Голубой звезды» – Ретизанов о другом герое повести – Христофорове: «Вы действуете на меня хорошо. В вас есть что-то бледно-зеленоватое… Да, в вас весеннее есть. Когда к маю березки… оделись». Перечитайте едва ли не любой рассказ Зайцева: человек у него включен в природу эмоционально, переживанием, то есть естественно, органично, – он становится ее частью. Природа, таким образом, у него не фон, не место, где происходят какие-то события, а сама жизнь человека, погруженного в природно-космическое. В природе, утверждает своим творчеством Зайцев, разлито настроение, которое улавливают поэты и выражают его в слове – в полном согласии с Тютчевым:

И еще одно важное наблюдение критиков, изучающих творчество Зайцева: в его задушевных лирических исповедях всегда присутствует атмосфера недосказанности и размышления, в них больше настроения, чем поступков, больше философского созерцания и поэтического изображения, чем сюжетно организованного отражения жизни. В нем всегда преобладает интимный лирик, поэт-созерцатель, певец уединения.

Не часто встречаешь книги, читая которые видишь и самого автора таким, каков он есть в своих трудах и днях. За спокойным, неторопливо развертывающимся действием многих произведений Зайцева раскрывается и он сам – человек несуетный, нравственный, мудрый. Узнаются без труда и многие факты из жизни писателя, узнаются его друзья и близкие. Автобиографизм книг Зайцева – одна из главных их особенностей.

Исследователям творчества Зайцева еще только предстоит выполнить увлекательную работу, которая позволит определить, кто из ближайшего окружения писателя стали прототипами героев его романа «Дальний край». В частности, не себя ли он вывел в образе Петра Лапина, а Лизавета, самая обаятельная среди всех его женских персонажей, – не сама ли вдохновительница этого романа Вера Алексеевна Зайцева? Ведь она из семьи тех самых Орешниковых, о которых с такой теплотой вспоминает жена Бунина Вера Николаевна Муромцева-Бунина: «Все Орешниковы были остроумны, талантливы, некоторые очень живы, а потому с ними всегда бывало весело: одна расскажет анекдот, другая представит кого-нибудь, третья сыграет на рояле вальс, да так, что заслушаешься, четвертая пропляшет, а мать, высокая полная женщина необыкновенной красоты, все повторяет: „В моих дочерях столько разной крови, что они все талантливы, а некоторые – как шампанское“» [13] Бунина В. Н. Беседы с памятью // Лит. наследство. Т. 84. Кн. 2. М., 1973. С. 164. . В этом обобщенном портрете семьи Орешниковых легко узнаются характерные черты Лизаветы.

«Дальний край» писался начиная с лета 1911 года, сперва в Притыкино, а затем был продолжен зимой во время путешествия (по счету пятого после 1904 года) по Италии. Летом

1912 года работа над первым крупным эпическим произведением завершается. Роман выходит в свет в двух выпусках альманаха издательства «Шиповник». Однако издание его отдельной книгой, как уже упоминалось, встретило препятствия – последовал цензурный запрет, публикацию романа о судьбах молодых людей, увлеченных идеями революционного переустройства мира, сочли крайне неуместной и нежелательной в разгар начавшейся первой мировой войны. Впрочем, уже через год книга вышла в издательстве К. Ф. Некрасова (печаталась в его ярославской типографии). На титуле посвящение: «Вере Алексеевне Зайцевой» – дань признательности автора своему преданному другу и помощнику в работе.

«Дальний край» всколыхнул новую волну споров вокруг творчества Зайцева. Со статьями-разборами в одном только

1913 году (не просохла еще типографская краска в толстых книжках «Шиповника») выступили Ю. Айхенвальд в «Речи», С. Андрианов в «Вестнике Европы», А. Бурнакин в «Новом времени». В числе первых отозвались также «Современный мир», «Современник», «Заветы». Своеобразный итог разноречивым суждениям подвела Е. Колтоновская – автор большой статьи о Зайцеве в восемнадцатом томе «Нового энциклопедического словаря» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Она пишет: «В способности подходить к предмету непосредственно и сразу захватывать кроется обаяние зайцевской манеры, которая, несмотря на усиленное тяготение Зайцева к реализму, остается импрессионистско-лирической даже в большом романе „Дальний край“. Отдельные картины этого романа свежи и поэтичны и вполне могли бы рассматриваться как самостоятельные произведения (например, все итальянские эпизоды). Но в целом роман не отличается полнотой, стройностью и широтой захвата». С последним категоричным суждением можно спорить, ибо «Дальний край» – произведение чисто зайцевское («лирическое и поэтическое»), а значит, и подходить к нему следует вовсе не с мерками канонических жанровых признаков романа («полнота, стройность, широта захвата» и т. п.). Уместнее было бы услышать голос самого автора, который с первых же своих вещей «ощутил новый для себя тип писания: бессюжетный рассказ-поэму» и этому, как мы теперь можем убедиться, был верен на протяжении всего своего долгого (семидесятилетнего!) творческого пути.