Борис Зайцев - Том 1. Тихие зори

В дальнейшем, уже находясь в изгнании, Зайцев напишет и издаст еще шесть романов, но первый останется в душе и памяти как важная веха его творческого пути. «Из ранней полосы писания, – писал он О. П. Вороновой, – думаю, главное – роман „Дальний край“ (Москва, 1913) и большая повесть „Голубая звезда“».

Предвоенную весну 1914 года Зайцев провел в деревне, по его словам, «в нервно-болезненном напряжении, запершись во флигеле, докуриваясь до таких сердцебиений, что казалось, пришел мой последний час. Писал пьесу („Пощада“. – Т. П.) , необычайно мрачную и казавшуюся замечательной. Писал по ночам, в подъеме, все, как полагается… А получилось нечто мучительно-безводное, неплодоносное. Смута была в душе и в моей жизни – страшные предгрозовые месяцы». Остро, болезненно переживает он этот неожиданно обрушившийся на него творческий кризис, когда ясно осознал: ранняя импрессионистская манера изжита, «тургеневско-чеховская линия – повторение пройденного», в то же время сил еще много, «жизнь не кончается еще, может быть, только вступает в настоящее…». В какой-то мере утешением было то, что не он один оказался тогда на перепутье. «Сколько горечи, – вспоминал Борис Константинович, – в дневниках Блока этого времени! А в каком сумраке был Андреев… Самими собой обнаруживали они внутренний мрак и опустошенность России».

По совету старого друга П. Муратова (автора трехтомного труда «Образы Италии», посвященного Зайцеву: «в воспоминание о счастливых днях») Борис Константинович принимается за перевод «Ада» – первой части «Божественной Комедии» Данте. Эта работа отныне будет сопровождать его всю жизнь и явится для него спасительным прибежищем в самые ненастные годы: первая мировая война, революция, фашистская оккупация Франции… Перевод «Ада» вместе с очерком об изгнаннической судьбе великого флорентийца Зайцев издаст отдельной книгой только в 1961 году в парижском издательстве ИМКА-пресс.

В деревенском уединении писатель обретает душевное равновесие, восстановившее и его творческую активность. «Великая война, – вспоминал он, – внешне не отразилась на моем писании. Внутренне же эти годы отозвались ростом спокойной меланхолии (книга рассказов „Земная печаль“), еще ближе подводившей к Тургеневу и Чехову». Этот сборник, шестой по счету, составили произведения зрелого мастера: «Мать и Катя», «Кассандра», «Петербургская дама», «Бездомный», «Богиня», «Маша», «Земная печаль». Кооперативное товарищество «Книгоиздательство писателей в Москве» выпускало книгу Зайцева (одну из лучших) трижды – таков был ее читательский успех.

В 1916 году Борис Константинович принимается за работу над большой повестью, которая и подведет итог всему дореволюционному периоду его творчества, – «Голубая звезда». Автор считал ее «самой полной и выразительной» из первой половины своего пути. По его словам, «она прозрачнее и духовней „Земной печали“. Вместе с тем это завершение целой полосы, в некотором смысле и прощание с прежним. Эту вещь могла породить лишь Москва, мирная и покойная, послечеховская, артистическая и отчасти богемная, Москва друзей Италии и поэзии».

«Голубая звезда» выйдет в свет в 1918 году, но до этого в судьбе писателя произойдет немало неожиданных событий. Главное из них – летом 1916 года тридцатипятилетнего ратника ополчения второго разряда призвали в армию, а 1 декабря он стал юнкером ускоренного выпуска Александровского военного училища. Об этой поре, когда ему было уже не до писательства («Неужели я писал когда-то книги? Неужели и сейчас в столе на Сущевской лежит начатая рукопись „Голубая звезда“?»), Зайцев рассказал в очерках «Мы военные… (Записки „шляпы“)» и «Офицеры (1917)», вошедших в книгу «Москва». В февральскую революцию «только за то, – пишет Зайцев, – что я писатель и „шляпа“, выбрали меня и в ротный комитет, и потом в „комитет семи“ от всего училища – мы вошли в Совет солдатских и офицерских депутатов Москвы».

В июле 1917 года артиллерийский прапорщик Зайцев серьезно заболевает («Кашляю уже кровью. Доктор выслушал – воспаление легких, гриппозное и сильнейшее, запущенное»). После трудно протекавшего выздоровления он в сентябре получает шестинедельный отпуск. «В последние его дни, когда я жил в деревне, – вспоминает Борис Константинович, – разразилось Октябрьское восстание. Мне не дано было ни видеть его, ни драться за свою Москву на стороне белых».

Черные бури ворвались и в семью Зайцевых: в первые дни революции погиб, растерзанный обезумевшей толпой, племянник Юрий Буйневич (ему посвящено стихотворение в прозе «Призраки»); расстрелян обвиненный в участии в заговоре сын Веры Алексеевны Зайцевой от первого брака Алексей Смирнов; не выдержало напряжения времени сердце отца писателя; уходят из жизни по разным причинам многие из его друзей и соратников: Леонид Андреев, Сергей Глаголь, Юлий Бунин, Николай Тимковский, Василий Розанов, Александр Блок…

В эти годы Зайцев пытается найти свое место в новой жизни. Сотрудничает в еженедельнике своего давнего друга Г. Чулкова «Народоправство», участвует вместе с Н. Бердяевым, Б. Вышеславцевым, Г. Чулковым в Московской просветительской комиссии, активно выступает в «Итальянском обществе», возглавил которое П. Муратов. Зайцев – один из организаторов Книжной лавки писателей, среди пайщиков которой были философ Н. Бердяев, филолог Б. Грифцов, профессор-историк А. Дживелегов, искусствовед П. Муратов, поэт В. Ходасевич. «Книгоиздательство писателей в Москве» в это же время выпускает одну за другой книги Зайцева: «Волки», «Смерть», «Сестра. Гость», а также продолжает издание его Собрания сочинений (первый том «Тихие зори» вышел в 1916 году).

Сразу после Октябрьского переворота Зайцев счел необходимым выступить с заявлением-протестом, в котором выразил мнение многих деятелей культуры, осуждавших желание новой власти максимально ограничить право художника на свободу слова. Вот что он сказал, выступая 10 декабря 1917 года в однодневной газете Клуба московских писателей «Слову – свобода»:

«Гнет душит свободное слово. Старая, старая история. Кто станет спорить, убеждать, доказывать? Убеждать не в чем. Все ясно! Но еще раз, как всегда было и всегда будет, мы подымаемся и говорим: „Сейчас, именно вот теперь, делается дурное дело, совершается насилие над человеческим словом. Не забывайте, что дурное – дурно!“ Вот наши слова. Жить же, мыслить, писать будем по-прежнему. Некого нам бояться – служителям слова. Нас же поклонники тюрем всегда боялись. Ибо от них и их жалких дел останется пепел. Но бессмертно слово. И осуждает. Ни сломить, ни запугать его нельзя».

В 1921 году московские писатели избирают Бориса Константиновича председателем своего Союза. Товарищами председателя были избраны Н. Бердяев и М. Осоргин. В июле этого года руководители Союза приняли предложение вступить в Комитет помощи голодающим (Помгол), возглавил который Л. Каменев. В состав комитета вошли А. Рыков, А. Луначарский, М. Горький, Вера Фигнер. Писатели под руководством М. Осоргина наладили выпуск газеты «Помощь». Однако не прошло и месяца, как однажды вечером в разгар заседания писательской группы комитета, обсуждавшей вопрос о выезде делегации в Европу для срочного сбора средств, «в прихожей раздался шум, – вспоминал Зайцев. – Неизвестно, что за шум, почему, но сразу стало ясно: идет беда. В следующее мгновение с десяток кожаных курток с револьверами, в высоких сапогах, бурей вылетели из полусумрака передней и один из них гаркнул: