Борис Зайцев - Том 8. Усадьба Ланиных

Лялин (подходит и обнимает его) . Замучился, Костя. Уезжай. Едем с нами.

Константин Иваныч. А? С вами? Нет. Вы… куда вы собственно.

Лялин. Еще не знаем. Но в хорошие места, конечно.

Константин Иваныч. Разумеется. Нет, я вам не товарищ.

Лялин. Пойдем с тобой на форум, сядем вечером на «белый камень», сны вокруг нас будут, мраморы. Птицы промчатся стайкой, заря запылает… Там, за Капитолием. Цезаревы лавры прошумят.

Константин Иваныч (улыбается) . Все это… для счастливых. (Лялин молчит. Как бы смущен.) Я уж один… Как-нибудь. (Стук в дверь. Оба вздрагивают.) Войдите.

Лялин (торопливо) . Ну, я иду… Прощай, Костя; пожалуй, не увидимся. (Быстро целует, в дверях кланяется Марье Гавриловне и уходит.)

Константин Иваныч. Мари… ты.

Марья Гавриловна. Прости, Костя. Мне… так хотелось… Евдокия сказала, что ты позволил. Я на несколько минут.

Константин Иваныч. Да что, что ты… Ах, Мари. (Машет рукой) Враг ты мне, что ли?

Марья Гавриловна. Я не буду надоедать. Хотела еще взглянуть и сказать… (Заминается.)

Константин Иваныч. Говори.

Марья Гавриловна. Я не знаю, уместно ли… Может быть, ты поймешь так, что я залезаю в душу… Касаюсь больного (переводя дух) , важного. Но так как я тебя любила… и люблю сейчас, еще нежней, но более по-матерински, то, может быть, и имею право…

Константин Иваныч. Ты… все – можешь.

Марья Гавриловна. Так вот. (Пауза.) Мне теперь виднее. Я так… ясна сейчас, так ясна. Все мысли о тебе: твоей жизни, счастье.

Константин Иваныч (глухо, сдерживаясь) . Моего счастья нет. Оно… было. А потом, помнишь, ты сказала мне: выше счастья? Зачем поминать о нем теперь?

Марья Гавриловна. Я теперь сомневаюсь. Вдруг ты живешь так потому, что я… тень моя тебя связывает? Может быть, с Далей нужно тебе жить, дать ей, себе, большое счастье-глубокое счастье… любви. Если так, Константин, то… ты не должен обо мне думать. Ты обязан тогда – понимаешь? жизнь свою не портить. Свою – ее. Это ж ужас, если насилие. Если ты душишь себя (с жаром) – этому нет прощенья…

Константин Иваныч. Я? Душу? (Кусает губы, точно удерживаясь от крика.) Я, Мари, ничего. Я ни душу, ни не душу. Я живу… вот… Как могу. И… иначе нельзя… существую в этой комнате, ну… и не знаю, сколько еще просуществую, но я, т. е. меня… (Вдруг пронзительно.) Но меня душат, Мари, пойми, я задыхаюсь, я истекаю кровью в этой берлоге и ни туда, ни сюда. А-а, Мари, вот ты пришла, это хорошо и ужасно, но крикну хоть тебе, Мари, которая была всех мне дороже – как ужасно – умирать! Гибнуть, хотя живешь, жить, пойманным в капкан. Ведь вы обе… обе женщины мои дорогие. И никогда… (Марья Гавриловна делает шаг вперед.)

Марья Гавриловна. Константин!

Константин Иваныч. Да, да, ничего нельзя сделать, все безнадежно. Вы две. Примирения нет. В вас я, в обеих, – когда нет вас, я гибну. (Садится на диван, закрывает глаза.) Иди, Мари. (Тихо.) Ты прекрасна, благородна… как всегда. Но сделать нельзя – ничего. Иди. Забудь и… прости. Виноват во всем я. (Марья Гавриловна быстро и бесшумно выбегает. В дверях приостанавливается и взглядывает на него.)

Марья Гавриловна. Я люблю тебя страшно, страшно! (Исчезает.)

(Константин Иваныч долго лежит, потом медленно и устало встает, как бы разбитый.)

Константин Иваныч. Тихо. Все ушли. Явились мне, как горькие видения… былого мира. Безразличные, страшные, светлые. Но все… призраки. Время поглотит вас. (Пауза.) Больше вы не вернетесь. Тут (берется за грудь) – похоронены все. Лишь тебя недостает еще, черноглазый ребенок, пришедший там – на весенней заре… (Ходит молча.) Даля! Слышишь ли?

(Наступают сумерки. Бледно-синеющий тон одел все. Тихо. Константин Иваныч садится и закрывает глаза)

Значит, так надо было. Надо мне было отнять счастье у всех, двух дорогих женщин – чтобы погубить и себя. Значит, нужно. (Пауза. Далее, как бы сквозь сон.) Всю тебя вижу. До последнего изгиба. Озеро, лес. Заря. Крик твой последний. (Встает, резко.) Чем искупить мне, как? Слезы твои чем залить?.. И… Машино горе. (Снова ходит из угла в угол.) Жизнь моя, любовь – прощай!

УЧАСТВУЮЩИЕ

Ланин Александр Петрович, помещик, старик.

Елена, старшая дочь.

Ксения, младшая

Тураев Петр Андреевич.

Николай Николаевич, муж Елены, инженер.

Наташа, дочь Елены от первого брака, 16 лет.

Фортунатов, Диодор Алексеевич, магистрант.

Марья Александровна, его жена.

Евгений, студент.

Коля, гимназист старших классов, родственник Ланиных.

Михаил Федотыч, помещик, приятель Ланина.

Гости, студенты, барышни, гимназисты, кадеты, подростки.

Весенний день, бледно-зеленых тонов. Очень тепло, деревья полураспустились, небо апрельски-нежное. На обширной террасе Ланин и Тураев сидят у стола: перед ними вино.

Ланин. И весна, весна. Вот она какая благодать, батюшка мой. Конец апреля.

Тураев. А у вас сезон начался уж? Съезжаются?

Ланин. Ну, понятно. Тут исстари заведено, и при покойной жене так было: я люблю юность. Пусть побегают. Ничего, на то они молоды.

Тураев. Значит, все по-прежнему. Помню, был у вас студентом одно лето.

Ланин. Нынче, видите, весна пораньше, и они пораньше. Знают, когда слетаться. Своего не упустят. Что ж, я рад: зимой сидишь один, разве на выборы… или за границу – а летом вот и шум.

Тураев. А Елена Александровна надолго?

Ланин. На все лето. Тут, я вам скажу, гости как раз сегодня приехали – я и сам мельком видел – ушли спать, переодеваться, и все возятся.

Тураев. Кто ж такие?

Ланин. Еленины друзья.

(Входит Елена Она несколько возбуждена.)

Елена. Папа, вы не говорили насчет самовара? Сейчас придут Фортунатовы, ничего еще нет! (Звонит.)

Ланин. Вот она знает все, она. Если ее друзья, значит, хорошие люди.

Елена (улыбается, обнимает его) . Ты такой же все, папа? Фортунатов тебе подстать, он философ, тоже.

Ланин. Чудачище? Я таких люблю.

Елена. Да. – Где Наташа, скажите вы мне? Пропадают все здесь целыми днями!

Тураев. Я видел Наташу у пруда, когда сюда шел.

Елена. С Николаем?

Тураев. Да… Они рыбу удят.

Елена. Мой муж записался в Фаусты. Ну, да как хочет. Я, кажется, плохая мать. (Смеется про себя.) Плохая мать. (Отходит к перилам. Блаженно, задумчиво смотрит в парк.) День-то, день! Свет какой! Ослепнешь.