Борис Зайцев - Том 8. Усадьба Ланиных

Полежаев (положил ей голову на колени) . Пора, пора… Забыть все, жить начать… как прежде.

Ариадна (приподымается) . Как прежде. (Лицо ее темнеет.) Это ты… как сказал.

Полежаев. Иначе – гибель.

Ариадна. Сны! Мечты!

Пауза.

Полежаев. Ты говоришь, бывают минуты, когда ангел Божий сходит в сердце.

Ариадна. Только минуты.

Полежаев. А я верю, придет час, когда совсем раскроется твоя душа… и ты все примешь, все простишь. Моя, так называемая, измена…

Ариадна. Это почему же?

Полежаев. Твоя душа горячая, добрая…

Ариадна. Откуда ты взял? Какая добрая?

Полежаев. Ариадна!

Ариадна. Предатель. Ты меня погубил. Лучшее, лучшее, что было… (Полежаев закрывает лицо руками.) Не могу. Уходи, пожалуйста. В этом доме я счастлива была… Добрая! А ты обо мне помнил тогда, с той?

Полежаев. Зачем…

Ариадна. Позови генерала, и Саламатина… всех. Чтобы Лапа явилась. Уйди!

Резко вскакивает с дивана Подходит к окнам, подымает шторы.

Полежаев (уходя) . Хорошо!

Ариадна. Полумрак! Мечтательность! Жалкие слова.

Припрыгивая, вбегает Лапинская.

Лапинская (как бы слегка балуясь) . Ар-рн-адна, ты чего ж это, помирать собралась? Мне горничная говорит: «И совсем это барыня бе-елая лежит, и только ножками дрыгает».

Ариадна. Все врет. Ее и не было тут.

Лапинская. Слушай, да ты, действительно, как мел. (Всматривается.) Вот что: брось ты со своим султаном возиться. Черт знает, нет, это меня возмущает.

Ариадна. Глупо. Он, во-первых, не султан.

Лапинская. Ну, далай-лама, эмир бухарский…

Ариадна. Пристают с чепухой. И главное, у самой какие-то таинственные переписки, нынче восторги, завтра слезы…

Лапинская (хлопая платочком по столу) . Эх, ты-ы, жизнь наша девичья.

Ариадна. Да еще, между делом, с Сергеем финтишь. (Дерет ее за ухо.) Щенок дрянной!

Лапинская (вертится и выкручивается) . Насчет Сергея Петровича я совсем даже ничего… Ни в одном глазу. В нем и ходы никакого нет.

Ариадна. Смотри у меня!

Входит Игумнов. В руке у него две розы.

Игумнов. Я говорил, что Ариадна очухается. Она живучая! (Берет со стола ножницы, аккуратно срезает стебли роз.) Ты двужильная, Ариадна?

Ариадна. Трехжильная.

Игумнов (Лапинской) . Сии розы дерзает поднести скромный земледелец.

Лапинская приседает, делает реверанс и насмешливую гримасу Берет розы, нюхает.

Лапинская. Одну дарю Ариадне. Которая больше. Можно?

Игумнов. Ваша воля.

Ариадна. Спасибо, Лапа. (Лапинская прикалывает ей розу) К обеду прифранчусь.

Входит Генерал, за ним Саламатин

Генерал. И очень рад видеть вновь… в состоянии здравом…

Ариадна (преувеличенно-горячо и быстро) . Да! Что ж это киснуть вечно… (Открывает окно.) Благодать, свет. А мы в обмороках валяемся.

Генерал. Напрасно-с.

Саламатин. И еще давеча говорил.

Генерал. Между прочим, я давно собираюсь вас позвать, милая хозяюшка, и ваших друзей (обращается к Лапинской и Игумнову; Игумнов, улыбаясь, что-то говорит ей) ко мне, запросто. En petit comite [22]. Можно устроить пикник, катанье на лодке. Faute de mieux [23], поездку на автомобиле.

Саламатин. Машина новая. Сорок сил.

Лапинская. Здорово!

Игумнов. Бездельники! Ну, это бездельники. Кому покос, а кому автомобиль.

Лапинская. И косите, складывайте, пожалуйста, свои копны, стога…

Игумнов (отпрядывая) . Виноват-с, виноват.

Генерал. Покос – покосом, а развлечения – своим порядком. У культурного человека развлечения чередуются с трудом. Это придает жизни, как бы сказать, le gout de bon vin.

Ариадна (со слезами в голосе) . «О, юность светлая моя!» Генерал, у вас вино найдется? У вас-то, да у настоящего, порядочного генерала, чтобы шампанского не было?

Генерал. Вне спора. Вне спора.

Ариадна. Чем не жизнь? Приеду, обязательно приеду… Напьюсь…

Горничная (в дверях) . Барыня, кушать подано.

Ариадна. А пока что, у меня позавтракаем. Пожалуйста. Где Иван Иваныч?

Игумнов. Удрал, разумеется!

Ариадна. Конечно. Развеселая жизнь! Генерал, вашу руку. Все идут в столовую.

Старинная беседка с колоннами, у пруда, на возвышении; холм довольно крут, в нем, ниже беседки, некогда был грот, теперь входное отверстие запирается решеткой, слева родник с каменным водоемом, из античной маски бежит вода Золотистый, очень погожий вечер Над прудом стрекозы Иногда проносится низко над водой голубая птичка. В беседке Игумнов, красный, расстегнув ворот рубашки, и Полежаев

Полежаев. Недавно я встал утром в ужасно горьком состоянии. Прямо пошел мимо пруда, и думал, как нередко за последнее время, что погибаю. Вот. На пруду камыши есть. Когда я с ними поравнялся, вдруг они зашелестели. Будто некоторый слабый, нежный дух сказал мне нечто. Я остановился. В горле слезы. Вдруг показалось, что не все еще пропало.

Игумнов. Ну, конечно, поэзию развел. Нервы ослабели, и все.

Полежаев. Да, уж не очень сильны. Игумнов. А, чер-рть. Трудно в этих делах. Никуда не спрячешься.

Полежаев. Я и не прячусь. Все же голубая бездна над нами, благоухание покоса, сияние солнца перед вечером дают как бы мгновенное отдохновение… Интервал в тоске.

Игумнов. Ф-ф-у-у! (Качает головой)

Полежаев. А иной раз в такую минуту взглянешь на крестьян, мужиков, среди которых мы живем, и даже позавидуешь, как ясно все, как просто. Твердый, прямой путь.

Игумнов. Э-э, братец ты мой, хитрая штука.

Полежаев. Но когда почва под ногами колеблется… все принимает туманно-обманчивый облик…

Игумнов (смеется) . Ты режешь свои яблони и думаешь, что нашел истину?

Полежаев. Ах, ну, где же истину? Какие слова! Но чем-то жить надо…

Игумнов. Свой путь! Мне бы, в сущности, на покос надо, а вот сижу тут… и чего-то жду.

Полежаев. Ты-то, кажется, крепко… на ногах стоишь.

Игумнов. Крепко… крепко. Может быть. Был я певчим, мечтал в театр поступить. Собрал бы пожитки в кулечек, палку в руки, да в Москву, по шпалам. Однако, это не вышло. А случилось, что вон там, за твоим парком, пригнездилась и моя усадебка. Что называется – ближайший сосед. Ты думаешь, хозяйничать очень весело? (Пауза) Ну, то ушло, как юность, глупость. Но одно осталось… (Смеется, как бы конфузливо.) В мужицкой душе осталось желание… какой-то красоты, прелести… пожалуй, чего и нет в жизни.