Александр Грин - Том 4. Алые паруса. Романы

Неиспользованные варианты обнажают далеко не радужные настроения, владевшие писателем в момент работы над повестью. «Живая мечта» – так говорил А. Грин в первом варианте рукописи о содержании будущего произведения. Однако «источники питания» она получала исключительно от страстной («почти религиозной», как сказано в самой повести) веры в чудо, а не от настроений действительной жизни. Ибо «даже в чаду горчайших разочарований» люди не отвращают взор от надежды – «от замкнутого свитка судьбы, в котором, как они знают, кроется для них верное обещание» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 2, л. 38–38 об.).

«История „Красных парусов“, – писал А. Грин в первом варианте повести, – видимо, осязаемо началась с того дня, когда благодаря солнечному эффекту я увидел морской парус красным, почти алым… Надо, оговориться, – подчеркивал далее А. Грин, – что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее – сектантское, значение… Цвет этот – в многочисленных оттенках своих – всегда весел и точен. Приближение, возвещение радости – вот первое, что я представил себе…» Грин настойчиво фиксирует внимание на «зрительном», а не «условном» (политическом, сектантском) восприятии «красного» цвета [33]. Возможно, что именно с целью оградить себя от подобных ассоциаций он и переименовал «красные» паруса в «алые».

В окончательном тексте феерии цвет этот насыщен глубоким символическим смыслом, ассоциируясь с образом «огня». В гриновской поэтике он всегда взаимодействует с другим емким образом – «воды». У Грина есть рассказы «Огонь и вода», «Белый огонь», «Земля и вода», «Огненная вода» – под таким названием он даже намеревался создать роман (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 31, л. 36–39). Здесь стоит напомнить, что в фольклоре на основе образов «огня» и «воды» строится символика счастья. Герой рассказа «Белый огонь» выходит по ручью к своей мечте о «высоком искусстве» – к группе мраморных статуй, издали как бы горевшей «белым огнем». Герой рассказа «Огонь и вода» несет свою любовь к семье – огонь его души – через залив, не замочив ног, будто ступая по воде. Вот и в самом начале феерии Ассоль держит в руках маленькую игрушку – кораблик с алыми парусами: «Пламенный веселый цвет так ярко горел в ее руке, как будто она держала огонь. Дорогу пересекал ручей». Своеобразно объединенные уже в прологе, образы «огня» и «воды», получая и другие «имена», прошивают всю художественную ткань произведения. «Огонь» алых парусов кораблика-игрушки, следуя по течению ручья, выводит девочку Ассоль к-предвестнику ее судьбы, сказочнику Эглю. Под «пламенем» алых парусов Ассоль-девушка и Грэй уплывают в поисках «прекрасного несбыточного»; «вода», символизирующая движение и освобождение, уносит их к новым берегам познания и творчества. В этом, по всей вероятности, и состоит суть «Секрета» (так характерно назван корабль Грэя), заключенного в содержании феерии. Синонимами «алого» здесь становятся не «красное», а «пламенное», «огненное», «пылающее». Смысл, наполняющий эти символы, имеет отношение прежде всего к Ассоль. «Зерном пламенного растения» называет А. Грин высокие свойства ее души. (Характерно, что все худшее в человеке писатель назовет в романс «Блистающий мир» «косным пламенем невежественного рассудка».) В некий символ сгущается в повести и стихия противоположная, враждебная Ассоль, – это дым Каперны. Знаменательно, что «дымное» выступает у Грина в одном контексте с «красным»: «…над красным стеклом окон носились искры дымных труб». И в этом дыму Грэю впервые пригрезилась девушка. Аллегорический смысл, заключенный в слове-символе «вода» (ручей, море и т. п.), служит в феерии раскрытию свободолюбивых побуждений Грэя, который, «как парус, рвался к восхитительной цели». Предстоящая встреча героев обозначается в повести через взаимодействие названных символов. Поэтому «огненное», «пламенное», «алое» так или иначе входят в текст повествования о Грэе, предвосхищая его соединение с Ассоль – то есть с «огнем» ее души («Грэй лег у костра, смотря на отражавшую огонь воду»). И наоборот, в преддверии их встречи в описании предощущений героини появляются образы, связанные с «водой»: Ассоль «снился любимый сон», но, проснувшись, «она припомнила лишь сверкание синей воды, подступившей к сердцу с холодом и восторгом». О том, сколь существенным был для Грина внутренний смысл, претворяемый через взаимопроникновение названных символов, свидетельствуют и черновики феерии. В одном из них находим, например, следующее: «Девочка, воображая исполненную мечту, видела опрокинутый над пылающей синью моря свет, а между морем и светом торжественный свет алых ветрил – веселый и бесконечно радостный» (ф. 127, оп. 1, ед. хр. 2).

Собственно, все творчество писателя представляет собой феерию, содержащую различные превращения, изменения облика его оригинальных идей-представлений. Эту особенность Грина исследователи связывали и с тяготением к приемам «символизма», и с «аллегоричностью», и с «фантастикой». Однако, быть может, стоит принять определение самого писателя, который назвал «Алые паруса» и некоторые рассказы феериями, – ведь в этом, в основе своей аллегорическом, способе изображения участвуют и символы, и фантастические образы, и т. п. Писатель неизменно подчеркивал присутствие в его произведениях «смысла иного порядка». В раскрытии «удивительных черт» Ассоль, напоминающей «тайну неизгладимо волнующих, хотя и простых слов», обнаруживается ведущее направление «подводного течения» феерии. А. Грин не случайно подчеркивал двоякую природу этого образа: «…в ней две девушки, две Ассоль… Одна была дочь матроса, мастерившая игрушки, другая – живое стихотворение, со всеми чудесами ее созвучий и образов, с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое». И далее А. Грин выделяет самую существенную черту внутреннего облика Ассоль: способность отражать предметы действительности поэтически обобщенно. То же находим и в черновиках феерии: «Подрастая, Ассоль смешивала свой опыт с комментариями воображения, одно опровергало другое» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. I, ед. хр. 2, л. 38 об.). Показательна в этом плане и сцена «исправления» Грэем картины, изображающей распятого Христа: герой «вынул гвозди из окровавленных рук Христа, то есть попросту замазал их голубой краской». По контрасту с этим своеобразным «творчеством» Грэя, продиктованным ему свойствами его воображения, дается бытовая сцена, заставляющая героя реально пережить «ощущения острого чужого страдания» (Грэй обжигает себе руку, чтобы испытать те же страдания, что и обварившая руку девушка). Этот эпизод, казалось бы, вполне очевидно обнаруживает особые свойства сострадательной души Грэя; однако Грин дополняет его сценой «исправления» картины истекающего кровью, страдающего Христа. Таким приемом писатель недвусмысленно переносит проблему из сферы повествования о герое в сферу эстетики.