Александр Грин - Том 4. Алые паруса. Романы

Золотая цепь *

Роман. Впервые опубликован в журнале «Новый мир», 1925, № 8, с. 3 – 39; № 9, с. 20–45; № 10, с. 38–58; № 11, с. 35–53. Для отдельного издания (Золотая цепь. Роман. Харьков: Пролетарий, 1925. 203 с.) А. Грин значительно переработал текст романа. Вошел в ПСС (Т. 2. Золотая цепь: Роман. – Л., 1927. – 199 с). Однако в эту публикацию вкралось много опечаток и искажений. Печатается по тексту отдельного издания (Харьков, 1925).

«Дворец Ганувера» списан с Сиротского дома в Москве (затем Дворец труда); дом этот фигурирует в советской литературе и в «Двенадцати стульях» И. Ильфа и Е. Петрова – здесь это редакция, в которой Остап Бендер шантажирует вдову Грицацуеву (см.: Воспоминания об Александре Грине, с. 320).

Знаменательно самое начало романа: «…сомнительно, чтобы умный человек стал читать такую книгу, где одни выдумки». Эти слова герой прочитал на переплете книги, страницы которой были выдраны неким «практичным чтецом». Таким образом, с самых первых слов А. Грин стремится определить свою позицию в отношении к любому типу утилитаризма и рационализма – будь то жизнь или творчество; а далее в романе он как бы заполняет «вырванные страницы» на свой лад, в соответствии со своими понятиями о ценности «выдумки». Важный момент миросознания и творчества писателя – ирония и самоирония («умный человек не станет читать выдумки» – фиксирует внимание автор, но сам между тем весь сосредоточен именно на «выдумках»).

Роман вобрал в себя много автобиографического, о чем свидетельствуют В. П. Калицкая, Н. Н. Грин, М. Слонимский и другие. Одного из героев «Золотой цепи», Санди Пруэля, А. Грин называет «диким мустангом среди нервных павлинов». «Таким был и сам Александр Степанович», – отмечала Вера Павловна Калицкая. По ее мнению, в этом произведении Грин изобразил себя «в лице двух или даже трех героев» (Воспоминания об Александре Грине, с. 160). М. Слонимский считал интересным сопоставить роман с «Автобиографической повестью» [36], ибо «Золотая цепь» развивает, как он полагал, «обычную для Грина тему мечтателя». «Его ум требовал живой сказки, а душа просила покоя», – говорится про героя этого романа, живущего в сказочном дворце. Юноша, действующий в романе, одет в пышные одежды фантастического вымысла. Он приблизительно в том же возрасте, что и герой многих страниц «Автобиографической повести» – сам автор, Александр Грин. «Можно сказать, – заключал М. Слонимский, – что если „Автобиографическая повесть“ рассказывает о реальной юности Александра Грина, то „Золотая цепь“ говорит о воображаемой его юности…» (Воспоминания об Александре Грине, с. 270). Видимо, поэтому в 1939 г. роман был объединен с «Автобиографической повестью» под одной обложкой – книга вышла в Москве в изд-вс «Советский писатель» со вступительной статьей К. Паустовского и послесловием М. Слонимского. В рецензии на книгу Я. Фрид писал: «…в произведениях Грина сюжетная схема нередко только повод для изображения эмоций героев. В „Золотой цепи“ Грин относится к фабуле, словно к игре, довольно небрежно; зато герои повести совершенно серьезны, писатель дает действующим лицам полноту и напряженность переживаний в условиях этой „игры всерьез“… Лучше всего удались Грину Санди и Молли; их искреиность, непосредственность заставляют забыть о некоторой искусственности в сюжете, в его развитии» (Литературное обозрение. М., 1940, № 1, с. 10–12).

В момент выхода романа лишь немногие критические отзывы были благосклонными. Доминировали оценки, имевшие характер угрозы: «Творчество Александра Грина – яркое свидетельство невозможности создать сильные авантюрные произведения в отрыве от социальной среды… Таков и последний роман А. Грина – „Золотая цепь“… Движутся звенья авантюрной интриги, прихотливо инкрустированные, выдвигающиеся неизвестно откуда и уходящие неизвестно куда…», – писал С. Динамов в статье «Современная авантюрная литература» (Красное студенчество. М.-Л., 1926, № 2, с. 74–75). По сути, то же было и в другой рецензии (А. Дермана): «Роман „Золотая цепь“ ни в какой мере не связан с современностью… никому не нужная книга» (Книга и профсоюзы. М., 1927, № 9, с. 30–31). В этих оценках сказались вульгаризаторские установки лефовцев и футуристов. Одни считали самый жанр романа буржуазной выдумкой и всячески третировали его; другие хоронили роман, полагая, что необходимо противопоставить «психологизму беллетристики авантюрную изобразительную новеллу», а «переживаниям – производственные движения» (ЛЕФ. М., 1923, № 1, с. 202). Исходя из этих установок, сущность гриновской модификации авантюрного сюжета не могла быть понята. Писатель-романтик переключал перипетии сюжета из внешней (событийной) сферы во внутреннюю; тем самым «авантюрное» повествование преображалось в сюжет «приключений человеческого духа» (говоря языком самого Грина). Авантюрный сюжет, «освобождая» характеры героев от локально-исторических связей, позволял обнаружить прежде всего их нравственные и эмоционально-интеллектуальные свойства. И достигалось это особым качеством психологизма писателя. Суть его Грин сформулировал в одном из черновиков так: «…новый способ психологического портрета… состоял в упоминании различных историй, занимающих воображение интересующего нас субъекта» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 62, л. 15).

А. С. Грин начал писать «Золотую цепь» в весьма благоприятной для себя атмосфере (что бывало крайне редко). Хорошо шли его литературные дела. Печатался первый роман «Блистающий мир», где, как считал Грин, ему удалось многое сказать из того, что хотел. Писатель, однако, не чувствовал удовлетворения. Начиная новый роман, вспоминала Нина Николаевна, он говорил: «Это будет мой отдых; принципы работы на широком пространстве большой веши стали мне понятны и близки. И сюжет прост – воспоминания о мечте мальчика, ищущего чудеса и находящего их». Но после завершения работы, продолжала Н. Н. Грин, Александр Степанович говорил: «Странно, писал я этот роман без всякого напряжения, а закончил и чувствую – опустошен до дна… Никогда такое чувство не появлялось у меня по окончании рассказа. Допишу рассказ, и словно нити, хотя бы паутинные, а тянутся к новому рассказу, теме» (Воспоминания об Александре Грине, с. 370).

Разъяснение причин усталости находим в черновиках другого, более позднего произведения – «Джесси и Моргиана». Приступая к роману, он прерывает себя на первой же фразе: «Начав эту строку, я встал в тупик… потому что войти в предмет этой книги можно через сто десять дверей. Это можно сказать о каждой книге. Но то, что я сейчас пишу, имеет особое значение, – я хочу рассказать со всей отвагой и скрупулезностью нового Жан-Жака Руссо, как создается роман. Показать это представляется мне очень удобным по „Золотой цепи“, потому что роман… если проследить начало мыслей о нем, долгое время существовал в виде фрагментов, с содержанием, лишь отдаленно напоминающим окончательное решение» (ЦГАЛИ, ф. 127, оп. 1, ед. хр. 6, л. 216–216 об.) [37]. Приведенный фрагмент свидетельствует, что Грин, очевидно, неверно оценил свое состояние, когда говорил о чувстве опустошенности после завершения «Золотой цепи», ибо уже тогда (как следует из отрывка) он вынашивал глобальный замысел, который пронес через ряд вариантов и осуществил наконец в «Бегущей по волнам». Именно в этом произведении ему удалось показать все «шатания, блуждания, спотыкания свои среди чердаков огромного здания, называемого неясным замыслом» (там же).