Юрий Тарыничев - На судском заломе

Юрий Тарыничев

НА СУДСКОМ ЗАЛОМЕ

Веснами, когда начинается молевой сплав, рыбная река Суда от верховья до поселка Кривей превращается в сплошной бревенчатый залом, который так толст и крепок, что хоть на тракторе поезжай - не прогнется. Целое лето потом урчат и тужатся на стремнине юркие катерочки, растаскивая бревна, и целое лето ездит на залом к своим облюбованным "шалманчикам" Гошка Клюй, добычливый лещатник, досконально изучивший рыбьи повадки.

На Клюя равняются и другие лешатники.

Каждую весну, с середины мая, они уже роются в мусоре на задах города в поисках наживы, интересуются друг у дружки, ездил Клюй на залом или еще не ездил. А когда узнают, что ездил, бегут по домам собирать рюкзаки и варить гороховую кашу.

После этого на Суду начинается паломничество. Десятки рыболовов группами и в одиночку осаждают вокзалы, прут в Кадуйском направлении чуть ли не на всех видах транспорта. На Суде делается тесно и гамно, как от татарской орды. По ночам на берегах ее буйствуют костры, пахнет варевом и печевом. А чуть забрезжит рассвет, все бегут на залом, разбираются со спутанными снастями, потом кланяются Клюю: выручай! У Клюя же такса одна: рубль за леща. Берешь пять рыбин - гони пять рублей.

И так велось издавна, вплоть до нынешней весны. Весной же в одну из рыбалок лещатни-ки не стали у него брать рыбу. И не потому, что сами издобычились, нет. Просто случай такой вышел... А еще раньше, до этого случая, Броньку Медного расхвалили в местной газете как хорошего производственника, выполнявшего сменное задание на сто пятнадцать - сто двадцать процентов. Бронька вырос в собственных глазах и даже подстригся...

А случай на реке вышел такой...

К вечеру дым над костром замотался во все стороны, предсказывая смену погоды, и все поняли, что клева не будет, а если и будет, так только на утренней зорьке, и потихоньку, один по одному потянули с залома на берег, чтобы обсушиться у огня, поужинать чем бог послал и соорудить на ночь навесик на случай непогоды.

Вскоре на заломе остались лишь двое: Гошка Клюй и Бронька Медный. Гошка Клюй, с виду мореная коряга, уже в годах, лежал перед "шалманом" на боку, подперев голову рукой, и изредка с неодобрением косился на шумную ватагу, сгрудившуюся у костра. На остром лице его с сухим хищным носом и далеко выдававшейся нижней челюстью, как всегда, покоилось брюзгливое выражение. Перед ним, в квадратике "шалмана", мерно покачивались на воде и сверкали белой эмалью лещовые поплавки, настроенные в один ряд, на одинаковом расстоянии друг от друга. Справа и слева, в пределах досягаемости рук лежали наготове холщовый мешочек с наживкой, запасные поводки, отцеп, подсачек, садок, а сзади на бревнах ершилась на ветру охапка прошлогоднего клевера, предусмотрительно прихваченная с берега. На этой охапке Клюй скоротает ночь, завернувшись в дубленку, готовый в любую минуту схватиться за удилище. И ничто: ни запахи лета, ни накалявшиеся к полуночи звезды на небе, ни разноголосица пичуг на утренней зорьке - ничто не отвлечет его от "шалмана".

А Бронька Медный, по обыкновению, воевал с ершами: бегал с места на место, бросал в воду камни и, забыв, что его прославили в газете, яростно сквернословил.

Предчувствуя, что вечорки не будет, Степа Князев загодя привязал к одной из его удочек свою леску. И вот теперь, сидя в кустах, потихоньку начал подергивать ее, имитируя лещовую поклевку.

С берега закричали:

- Бронька-а! Гляди-и! У тебя клюе-от! Бронька стремглав кинулся к удочке, но

поскользнулся и булькнул в прогалину. У костра взметнулся в небо взрыв хохота.

- Тащи! Не давай слабую! - стонали парни, как будто Бронька и в самом деле тянул крупную рыбину, а не кряхтел в прогалине.

Наконец он выбрался на берег, беззлобно обругал всех жеребцами и стал стягивать сапоги. Ему освободили место у костра, помогли выжать штаны и долго еще не могли угомониться - все потешались над ним и притворно охали, жалея, какую крупную рыбину, возможно сома-пудовика, упустил он из-за своей неосторожности

Тем временем Валька Басков, малый в наколках, счикилял на своих плоскостопах на ключ за водой, но тотчас вернулся с пустым котелком и принялся лихорадочно вытаскивать из рюкзака большой целлофановый мешок из-под химических удобрений.

Это подействовало на рыболовов магически: все дружно бросились за ним следом и сгрудились возле залива, разинув рты.

На берегах залива, еще недавно скрытых под водой, сох студень лягушечьей икры, блестела рыбья чешуя, расхаживали вороны. А в самом заливе, в нагретой за день мутной воде, мулила рыба, много рыбы, целый косяк. И некуда ей было деться, негде спрятаться с глаз, так как протоку преграждала замоина из топляка и ила.

Стало быть, где-то, возможно, в районе средней Волги, установилась сухмень, и, чтобы напоить великую реку России, воду Рыбинского водохранилища начали стравливать катастрофически быстро...

Валька Басков ошалело хохотнул от предвкушения богатого улова. Еще миг, и он бы, пожалуй, бросился на огромного снулого судака, с которого не спускал глаз. Да и другие рыболовы точно обезумели, принялись разгибать голенища бредовых сапог с какой-то разбойной лихостью. Но тут подоспел Маркел Бурлаков, мужик пожилой, практичный. Тяжело дыша, заметил резонно:

- Зачем будем ловить на ночь-то глядя? Утром возьмем, свеженькую...

Валька Басков сразу усох лицом и едко прищурил свинцовые глаза, всем своим видом выражая протест и нетерпение. Но возразить что-либо Бурлакову не нашел и стал нервно закуривать, ломая спички и чертыхаясь.

Над заломом заструились медленные июньские сумерки. В мягком мерцании умирающих закатных сполохов гуще засинел и придвинулся к земле небосвод, освещенный тут и там слабыми камельками.

Смазались очертания берегов с низко склонившимися над водой вербами и песчаными проплешинами, резче и холодней обозначился винный дух закисшей древесины. Лишь изредка, когда ветер тянул с левобережья, воздух ненадолго заполнялся теплым, немножечко грустным ароматом луговых первоцветов, затем откуда-то остро и пряно пахнуло смородиновым листом, а потом опять, но уже шибче прежнего бил в ноздри дух древесины.

Взбулгаченные рыболовы принесли откуда-то чуть ли не бегом амбарные двери, приспособили их под стол и стали вытаскивать из рюкзаков для коллективного пользования разные свертки, банки и склянки со снедью.

Маркел Бурлаков, любивший верховодить застольем, разлил водку по кружкам и протрубил:

- Эй, проверьте! Всем ли досталось?

- Всем, всем! - отозвалось несколько голосов.

- А Гошке? - напомнил Басков. Маркел отмахнулся:

- Пойдет тебе Гошка... Он же индивидуалист, или рак-отшельник, по-нашему...