Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 37. Произведения 1906–1910 гг. Закон насилия и закон любви

Разве могут такие дела и такие слова проходить бесследно? Не могут такие дерзко высказываемые, извращенные мысли и чувства не оставлять страшных следов развращения, безнравственности, жестокости в душах людей, участвующих в таких делах и читающих такие приказы. Не могут такие дела и приказы не вызывать в людях и недоверия и презрения к тем людям, которые предписывают эти ужасные, противные человеческой совести дела и хвалят и награждают за них. Так что, если казнены тысячи людей, то сколько десятков, сотен тысяч людей, участвовавших так или иначе в этих делах, развращены этим участием, лишены этим участием последних остатков религиозных и нравственных основ и подготовлены к тому, чтобы, если не ненавидеть еще, то уже презирать людей, совершающих такие дела, и совершать при первом случае те же самые злодейства против тех самых людей, которые теперь заставляют делать их против врагов своих.

А влияние прочитываемых миллионами газетных известий о том, сколько казнено и приговорено к смерти, печатаемых каждый день, как известия о переменах погоды, которые должны и не могут не повторяться ежедневно и постоянно. Если читающие каждый день такие известия и не спрашивают себя, как примирить такие, совершаемые по повелению высшей власти дела, не говорю уже с евангелием, но с 6-ой заповедью Моисея, то не могут противоречия эти не отозваться в душе людей и пренебрежением к заповедям, к религии вообще и к власти, совершающей дела, явно противные и религиозному закону и совести.

Разве не ясно, что совершаемые правящими властями злодеяния, имеющие целью избавление себя и видимых врагов правительственной власти, подготавливают для себя вдвое, вдесятеро больше врагов невидимых и злейших?

Казалось, не может не быть очевидным всякому мыслящему человеку, что такая деятельность правительства не может улучшить положения. Это должно быть очевидным не только посторонним, но и самим правителям. Не могут они не видеть ясно тщету своей деятельности, не могут не видеть и всей преступности ее. Не могут не видеть потому, что то учение Христа о любви к врагам, которое так старательно скрывалось и скрывается людьми, живущими насилием, – хотя и не вполне, в полном и истинном его значении, а некоторыми частными проявлениями, но все-таки проникло уже в сознание людей христианского мира и думаю, что не ошибаюсь, – особенно живо воспринято было простым рабочим русским народом, который теперь так усердно развращается правительством.

Если Марк Аврелий мог, несмотря на всю свою кротость и мудрость, с спокойной совестью и воевать и распоряжаться казнями людей, то люди христианского мира уже не могут этого делать без внутреннего сознания своей преступности, и какие бы они ни придумывали лицемерные и глупые гаагские конференции и условные наказания, все эти лицемерные глупости не только не скрывают их преступлений, но, напротив, показывают то, что они сами знают, что то, что они делают, дурно. Сколько бы они ни уверяли себя и других, что они по каким-то высшим соображениям делают те ужасные преступления всех законов и божеских и человеческих, которые они не переставая делают, – они не могут скрыть ни от себя, ни от всех добрых людей всей преступности, порочности, низости своей деятельности. Ведь все уже знают теперь, что убийство, какое бы то ни было, гадко, преступно, дурно; знают это и все цари, министры, генералы, сколько бы они ни прятались за какие-то выдуманные высшие соображения.

То же самое и революционеры каких бы то ни было партий, если они допускают убийство для достижения своих целей. Сколько бы ни говорили они о том, что, когда власть будет в их руках, им не нужно будет употреблять тех средств насилия, которые они употребляют теперь, – поступки их столь же безнравственны и жестоки, как и действия правительств. И потому точно так же, как и злодейства правительств, производят такие страшные последствия: озлобления, озверения, развращения людей.

Отличается их деятельность только тем, – отчего она и представляется менее преступной, – что тщета деятельности стоящего во власти правительства очевидна, тогда как деятельность революционеров, проявляемая большею частью в теории и только урывками на практике – во времена революций, как у нас теперь, – не так очевидна.

Приемы же и средства борьбы у тех и других одинаково чужды свойствам человеческой души и основам христианского учения и, одинаково озлобляя людей и доводя их до высшей степени неразумия и озверения, не только не достигают той цели, которую они выставляют, но, напротив, только отдаляют людей от возможности достижения ее.

Положение и деятельность обеих враждующих сторон – правительства и революционеров – как в России, так и во всем христианском мире, с их средствами улучшения быта народа насилием, подобны людям, которые для того, чтобы согреться, ломают стены того дома, в котором живут, и топят ими.

Христианское учение в его истинном значении, признающее высшим законом жизни человеческой закон любви, не допускающий ни в каком случае насилие человека над человеком, учение это так близко сердцу человеческому, дает такую несомненную свободу и такое ни от чего не зависимое благо и отдельному человеку, и обществам людей, и всему человечеству, что, казалось бы, стоило только узнать его, чтобы все люди приняли его за руководство своей деятельности. И люди действительно, несмотря на все усилия церкви скрыть этот закон, всё более и более понимали и стремились осуществить его. Но горе было в том, что к тому времени, когда христианское учение в его истинном значении стало выясняться людям, большая часть христианского мира уже привыкла считать истиной те внешние религиозные формы, которые не только скрывают от людей истинный смысл христианского учения, но и утверждают прямо противоположные христианскому учению государственные установления. Так что для восприятия христианского учения в его истинном значении людям христианского мира, более или менее понявшим истину христианства, нужно освободиться не только от веры в ложные формы извращенного христианского учения, но еще и от веры в необходимость, неизбежность того государственного устройства, которое установилось на этой ложной церковной вере.

Так что хотя освобождение от ложных религиозных форм, всё убыстряясь и убыстряясь, совершается, люди нашего времени, откинув веру в догматы, таинства, чудеса, святость библии и другие установления церкви, не могут все-таки освободиться от тех ложных государственных учений, которые основались на извращенном христианстве и скрывают истинное.

Одни люди, большинство рабочего народа, продолжая по преданию исполнять то, чего требуют церкви, и отчасти вера в это учение, без малейшего сомнения верят , именно верят, и в то, возникшее в церковной вере и основанное на насилии государственное устройство, которое ни в каком случае не может быть совместимо с христианским учением в его истинном значении. Другие же люди, так называемые образованные, большей частью уже давно не верящие в церковное, и потому и ни в какое христианство, так же бессознательно верят, как и люди народа, в то государственное устройство, основанное на том самом насилии, которое введено и утверждено тем самым церковным христианством, в которое они давно уже не верят.