Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. Практический человек

Княгиня.

Берите свою чашку и не сплетничайте, – пожалуйста, вы знаете, что я [7]отвращеніе имѣю къ сплетнямъ.

Иванъ Ильичъ.

[8]Надолго погода установилась. Помните, еще Князь надо мной смѣялись, что я все пророчествовалъ. Какъ у Брюса сказано, что Льва и Козерога знакъ ежели въ какомъ году сходятся – лѣто ведреное будетъ, такъ оно и есть по моимъ словамъ. [9]

Княгиня.

Вы помѣшаетесь когда нибудь на Брюсовомъ Календарѣ. Вы мужа видѣли?

Иванъ Ильичъ.

Подходилъ къ двери, Княгиня, у него Наталья была, – ее позвали Князь гребешокъ почистить. – Они дурно почивали ночь, кажется.

Княгиня.

Что жъ вы не вошли? развѣ онъ занятъ былъ?

Иванъ Ильичъ.

Такъ не вошелъ, побезпокоить не смѣлъ. – Какъ эти крендельки нынче Захаръ хорошо дѣлать сталъ. – Они тамъ говорили что-то про Анатолій Осипыча. Натальинъ голосъ я слышалъ.

Княгиня.

Что жъ они говорили?

Иванъ Ильичъ.

Наталья что-то тараторила, недовольна очень пріѣздомъ Анатолій Осипыча, да я не разслышалъ, – про депансы <���его> что-то говорили, да я не помню.

Княгиня.

Ничего не умѣете разсказать, только всегда слова какіе-то необыкновенные выдумываете. – А Волиньку видѣли?

Иванъ Ильичъ.

Видѣлъ, Княгиня, онъ въ саду лежитъ у оранжереи, сочиненья все читаетъ.

Княгиня (звонитъ; входитъ слуга.)

Сходи въ садъ, зови Валерьянъ Осипыча къ чаю, – скажи, Княгиня приказали доложить, что вамъ хочется, чтобъ опять Князь гнѣвался, что васъ къ чаю нѣтъ. (Слуга уходитъ.) Ахъ, мой Богъ, какъ это Волинька странный какой! Я вамъ скажу, Иванъ Ильичъ, что много онъ мнѣ слезъ стоитъ.

Иванъ Ильичъ.

Все вижу, Княгиня, и понимаю ваши чувства, и сердце кровью обливается, глядя на ваши муки. Вѣдь онъ сердца доброты единственной и ума тоже необыкновеннаго, можно сказать, одно – характеръ, что не хочетъ служить и папеньку этимъ огорчаетъ, а ужъ какъ онъ васъ любитъ и жалѣетъ. Онъ все понимаетъ. Мы съ нимъ часто разговоримся, такъ онъ даже до слезъ. Не могу я служить, не могу я ничего, и маменьку свою я ужасно жалѣю, все мнѣ это противно, говоритъ, потому что я…

Княгиня.

Одно ужъ, что я часто думаю, это надо… да вамъ нельзя разсказывать, вы сейчасъ и мужу и ему разболтаете!

Иванъ Ильичъ (оскорбленно).

Ахъ, матушка-Княгиня, вотъ ужъ это грѣхъ вамъ меня обижать, чтобъ я да чьи нибудь секреты выдавалъ, вѣдь это подлецы только дѣлаютъ. Какъ вы то обо мнѣ понимаете?

Княгиня.

Ну смотрите – не болтать, вы знаете, что я ненавижу сплетни. А я вамъ скажу, потому что онъ съ вами откровененъ, вы у него узнайте и скажите мнѣ. Я его хочу женить на Олинькѣ Житовой. И мнѣ кажется, онъ къ ней не равнодушенъ. Она бы <���исправила> измѣнила совсѣмъ его характеръ. Вліянье женщины главное для мущины. Вы наведите его на этотъ разговоръ, да и разскажите мнѣ, какъ онъ, а то я, его мать, не пойму никакъ; то какъ будто влюбленъ, а то…

Иванъ Ильичъ (который слушаетъ съ усиленнымъ вниманіемь).

Вотъ это вамъ, матушка Княгиня, отъ Бога мысль. Благое дѣло. И непремѣнно женить надо. У Житовыхъ имѣнье славное, а ужъ влюбленъ онъ, – онъ со мной откровененъ, – такъ что и – просто амуры. Это только его наставить, такъ, и лучше не надо. У Житовыхъ же всего одна дочь, a имѣнье, кромѣ здѣшняго, 800 душъ въ Саратовской, золотое дно имѣнье то, говорятъ.

Впервые Толстой упоминает о какой-то задуманной им комедии в записи Дневника от 13—19 февраля 1856 г., относящейся ко времени его пребывания в Петербурге, где он прожил с конца ноября 1855 до начала мая следующего года. В это время он, как известно, особенно сблизился с кружком «Современника», к которому примкнули многие современные русские писатели. В этом кружке, на ряду с интересами литературными, очень живы были также и интересы театральные; недаром один из наиболее выдающихся членов этого кружка – Тургенев именно в эту эпоху усиленно работал для сцены и создал целый ряд комедий: «Нахлебник», «Месяц в деревне», «Где тонко, там и рвется» и др.; к этому же кружку примкнул и Островский, находившийся в это время в расцвете своих творческих сил и с 1856 г. ставший постоянным сотрудником «Современника».

В указанной выше записи Дневника, перечисляя свои литературные планы, стоявшие на очереди, Лев Николаевич пишет: «Завтра работаю 6 часов и даю себе правило не засыпать без этого. Пишу прежде всего Епишку или Беглеца, потом комедию, потом Юность». Через месяц, 14 февраля, новое упоминание об этом замысле: «План комедии томит меня». Однако, повидимому, в это время замысел комедии только слагался в голове автора, и ничего еще не было занесено на бумагу. 4 июня, уже после своего возвращения в Ясную поляну, Толстой снова говорит в Дневнике о своих литературных планах на ближайшее время и среди них снова упоминает о «комедии». Несколько дней спустя этот замысел опять выдвигается, причем впервые начинают вырисовываться общие очертания задуманного произведения. В Дневнике от 10 июня мы читаем: «Гуляя по Заказу, кое-что придумал. Главное, что Юность надо писать предпочтительно, не оставляя других, Записки русского помещика, Казака и Комедию; особенно для последней главная тема – окружающий разврат в деревне. Барыня с лакеем, брат с сестрой, незаконный сын отца с его женой et cet.» В этой записи, несмотря на ее лаконичность, уже сквозит намек на содержание предполагаемой комедии и на ее общий характер – сатирически-обличительный. Затем осенью, в октябре и ноябре 1856г., в Дневнике снова несколько раз упоминается о комедии и даже о работе над нею; однако эти записки касаются уже другого литературного замысла, следы которого сохранились в виде набросков «Свободной любви» и «Дядюшкиного благословения» (о них см. ниже). Но уже 25 ноября Толстой заносит в свою Записную книжку: «В комедии три брата: практический, возмущенный и любящий. Никол[енька]». Эта запись, несомненно, возвращает нас к прежнему замыслу, о котором говорится в записи 10 июня, намечая главных действующих лиц задуманной пьесы, столкновение которых должно было служить ее сюжетным стержнем. Затем в ближайшие зимние месяцы в Дневнике снова идет ряд записей, относящихся к этому же замыслу, свидетельствующих о том, что сюжет комедии действительно привлекал к себе Толстого, но что он в то же время колебался приступить к работе, вероятно, вследствие сомнений в своей способности к драматической форме творчества; таковы записи от 3 декабря: «Ничего не пишу… думаю о комедии», и от 28 декабря: «Всё думаю о комедии – вздор!» Наконец, 12 января 1857 г., перечисляя ряд своих литературных работ, отчасти уже начатых, отчасти только задуманных («Отъезжее поле», «Юность», «Казаки» и др.), Толстой заканчивает этот перечень упоминанием о комедии, с краткой характеристикой лиц, которые должны в ней фигурировать: «практический человек, Жорж-Зандовская женщина и Гамлет нашего века, вопиющий больной протест против всего, но безличие [бессилие?]». Дальнейших записей, касающихся задуманной пьесы, в Дневнике не встречается, и можно думать, что замысел этот был отложен, а затем и совсем оставлен Толстым, вскоре после этого уехавшим за границу; во всяком случае единственным следом его работы над ним остаются сохранившиеся среди бумаг Толстого отрывки двух комедий: «Дворянское семейство» и «Практической человек».