Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

Она судорожно хрустнула сжатыми пальцами, обернулась на образа подъ наплывомъ какой то смертельной тоски, — и прошептала:

— Владычица небесная, осѣни его твоимъ покровомъ!..

Долѣе трехъ дней не въ силахъ была Софья Ивановна удержать племянника въ Сашинѣ. Онъ видимо томился, скучалъ, избѣгалъ разговоровъ, уходилъ съ утра въ дальнія поля, опаздывалъ къ обѣду… «Онъ весь тамъ, онъ уже весь ея, намъ съ тобою уже ничего не осталось отъ него, Биби,» отвѣчала она, подавляя слезы, на вопросительное чириканье своей канарейки, сидя съ ней по цѣлымъ часамъ одна въ уютной свѣжей комнатѣ, въ которой онъ — тутъ, рядомъ съ ея постелью, за этими старыми лаковыми китайскими ширмами, — спалъ до девяти-лѣтняго возраста въ своей маленькой кроваткѣ, гдѣ каждый уголъ напоминалъ ей его дѣтство, его первый лепетъ и первыя ласки… Но не въ характерѣ Софьи Ивановны было тосковать и плакать. «Волку прямо въ глаза гляди!» любила говорить она въ трудныя минуты жизни, — и прямо шла на него, на этого волка. И къ этотъ разъ поступила точно также: встрепенулась разомъ, отерла слезы, надѣла свое праздничное, шелковое, не то табачнаго, не то гороховаго цвѣта, платье, которое называлось у нея поэтому «la robe feuille morte de Madame Cottin,» [8] Подъ этимъ заглавіемъ помѣщенъ въ книгѣ воспитательнаго характера, пользовавшейся въ 30-хъ годахъ огромною популярностью въ русскихъ семействахъ, Conseils àma fille, соч. Bouіlly, разсказъ одного эпизода изъ жизни творца знаменитаго Малекъ-Аделя (въ романѣ Mathilde ou les Croisades) и мн. др. сентиментальныхъ героевъ и героинь, г-жи Cottin, женщины весьма благотворительной. Г-жа Cottin носила постоянно одно и тоже темное, цвѣта опавшаго листа платье, по которому и узнаетъ ее въ этомъ разсказѣ тайно спасенная ею отъ гибели дѣвушка. — велѣла заложить фаэтонъ, и послала горничную сказать Сергѣю Михайловичу что она собирается въ Сицкое…

Онъ тотчасъ же прибѣжалъ, и безъ словъ кинулся обнимать ее. Глядя на его молодое, радостно сіявшее лице, Софья Ивановна вдругъ упрекнула себя въ. эгоизмѣ. «Въ сущности, молвила она внутренно, — я во всемъ этомъ болѣе о себѣ чѣмъ о немъ думала, и вслѣдствіе этого преувеличивала, можетъ быть, препятствія которыя ожидаютъ его тамъ… Неодолимы ли они въ самомъ дѣлѣ? Или это только мнѣ кажется такъ, потому, что тогда я лишусь его, лишусь совсѣмъ… Но развѣ эта минута не должна была придти для меня рано или поздно, развѣ я давно не готовилась къ ней?.. Нѣтъ, тутъ дѣло идетъ не о моемъ, а о его счастіи, надо дѣйствовать!.. А тамъ — посмотримъ!..»

Черезъ часъ тетка и племянникъ выѣхали вдвоемъ въ новенькомъ, легкомъ фаетонѣ, запряженномъ четверкою молодыхъ, выхоленныхъ караковыхъ лошадокъ въ щегольской сбруѣ, и Гундуровъ съ какимъ-то еще не испытаннымъ имъ доселѣ чувствомъ ребяческаго тщеславія подумалъ что «вотъ они какъ парадно подкатятъ подъ широкое крыльцо Сицкаго,» — и тотчасъ же, слегка покраснѣвъ, сказалъ себѣ; «какъ мелко бываетъ однако на душѣ человѣка, даже въ лучшія его минуты.» Онъ какъ-то очень ясно сознавалъ, что для него пришли эти «лучшія минуты.»

Добрыя лошадки домчали ихъ безъ передышки до самаго казеннаго лѣса, уже знакомаго нашему читателю, за которымъ начинались владѣнія Шастуновыхъ. Тамъ, по узкой и изрытой подсыхавшими колеями дорогѣ, приходилось по неволѣ плестись шажкомъ.

Громкій крикъ понесся имъ на встрѣчу, едва въѣхали они въ лѣсъ. Чей-то надрывающійся голосъ лился перекатами по лѣсному пространству, еще не внятный, но несомнѣнно грозный… Кто-то гнѣвался противъ кого-то очень сильно.

— Что тамъ такое? привсталъ невольно Гундуровъ.

— Левизоръ, стало быть, дѣйствуетъ; на счетъ порубки, стало быть, объяснилъ съ козелъ Ѳедосей. Кучеръ дернулъ вожжами, четверня прибавила шагу…

Послышались уже явственно слова:

— Не видишь, распротоканалья ты эдакая, не видишь? А вотъ я тебѣ покажу! звенѣлъ, словно надтреснутая труба, разъяренный начальственный баритонъ.

— Батюшка, ваше благородіе… помилуйте!.. Кудажъ свернуть прикажете? раздался подначальный перепуганный фальцетъ, — кладь свалишь!..

— И вали, сто ершей тебѣ въ глотку, вали, сиволапый чортъ! слышалось все яснѣе и звончѣй.

За ближнимъ уклономъ дороги открылось слѣдующее зрѣлище:

Посередь самаго проѣзда, межъ тѣсно сходившимися здѣсь съ обѣихъ сторонъ стѣнами лѣса, стояли другъ противъ друга тройка въ тарантасѣ и застрявшая колесами въ глубокой колеѣ извощичья телѣга. Высоко нагроможденные на нее деревянные жбаны, миски и кадушки неуклюже торчали и кренили на бокъ изъ подъ дырявой рогожи и плохо увязанныхъ кругомъ веревокъ. Хозяинъ безъ шапки — явно только что сброшенной съ его головы, — прижавшись къ своей клади, стоялъ съ приподнятыми къ лицу, растопыренными ладонями, въ огражденіе его отъ чаемаго немедленно удара подступавшей къ нему руки въ красномъ обшлагѣ… Рука принадлежала господину въ форменномъ сюртукѣ и фуражкѣ, необыкновенно быстрому и зоркому въ своихъ движеніяхъ, хотя животъ начинался у него отъ самаго горла и коротенькія ножки съ трудомъ, казалось, могли поддерживать грузъ насѣдавшаго на нихъ объемистаго туловища. Онъ, видимо, только что выскочилъ, для кратчайшей расправы, изъ своего экипажа, въ которомъ сидѣлъ спутникъ его, плотный молодой человѣкъ въ сѣромъ плащѣ и бѣлой волосяной фуражкѣ.

— Исправникъ! доложилъ оборачиваясь къ барину Ѳедосѣй.

— Я его знаю! проговорила спѣшно Софья Ивановна, которую всю коробило отъ этой сцены. — Господинъ Акулинъ, господинъ Акулинъ! крикнула она громко, между тѣмъ какъ экипажъ ихъ остановился за тарантасомъ исправника.

Рука въ обшлагѣ машинально спустилась съ высоты лица извощика. Господинъ Акулинъ обернулся. Обернулся и молодой человѣкъ сидѣвшій въ тарантасѣ.

— А, Гундуровъ, здорово?

Гнѣвъ, о поэтъ, ты воспой Елпидифора Павлова сына! — крикнулъ онъ, закатываясь оглушительнымъ хихиканьемъ и кивая на исправника.

— Это кто? нахмурясь спросила племянника Софья Ивановна.

— Свищовъ, юристъ бывшій… Нахалъ! примолвилъ онъ сквозь зубы.

— Это видно…

Господинъ Акулинъ тѣмъ временемъ ковылялъ къ фаэтону на своихъ коротенькихъ ножкахъ.

— Ваше Превосходительства, Софья Ивановна…

Она не дала ему договорить.

— Драться, можетъ быть, и очень пріятно, отрѣзала она ему прямо, — только это нисколько дѣлу не помогаетъ…

— Pardon, madame, нѣсколько обиженно и слегка сконфузясь отвѣчалъ онъ, — я образованный человѣкъ… mais ces canailles, эти сиволапыя бестіи…

Она прервала его еще разъ:

— Все это прекрасно, только вы видите что этотъ «сиволапый» засѣлъ въ колею, и пока онъ тамъ будетъ сидѣть, ни вашему, ни нашему экипажу проѣхать нѣтъ никакой возможности. Слѣдовательно прежде всего вытащить его телегу надо, а затѣмъ, можетъ быть, и бить его не окажется нужнымъ.