Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2

Уже всѣ сидѣли за столомъ когда въ комнату влетѣла Ольга Акулина, громко извиняясь….. Капитанъ Ранцевъ, сидѣвшій какъ на иголкахъ въ ожиданіи ея, распустилъ все лицо свое въ широкую улыбку, повернувъ его къ ней будто подсолнечникъ къ дневному свѣтилу…. Ашанинъ поспѣшно опустилъ глаза въ тарелку.

Проходя мимо князя Ларіона Ольга, по обыкновенію, почтительно присѣла предъ нимъ. Онъ отвѣтилъ ей такимъ холодно короткимъ поклономъ что у нея и у Ашанина одновременно захолонуло сердце… «Боже мой, неужели онъ какъ-нибудь узналъ!» пробѣжала у обоихъ та же мысль, и оба они мгновенно покраснѣли до ушей.

Ранцевъ покраснѣлъ тоже отъ негодованія за даму своего сердца. Онъ повелъ злобнымъ взглядомъ по направленію князя, и перекинувъ его тотчасъ на барышню:

— Не прикажете ли, Ольга Елпидифоровна? промолвилъ онъ своимъ густымъ басомъ, двинувъ порожній подлѣ него стулъ.

Предложеніе оказалось неудачнымъ: точно, показалось ей, хотѣлъ онъ заявить о своемъ покровительствѣ ей послѣ этого обиднаго отвѣта князя Ларіона на ея учтивость, и ей пуще отъ того стало обидно.

— Не каждый день праздникъ! проговорила она высокомѣрно скользнувъ по немъ сердитымъ взглядомъ, и пройдя мимо опустилась на свободный стулъ по другой сторонѣ графа Анисьева.

— Можно? спросила она его, сопровождая вопросъ соотвѣтствующимъ «глазенапомъ».

— Помилуйте!.. вскинулся онъ, учтиво кланяясь и улыбаясь.

Бѣдный капитанъ такъ и захолодѣлъ отъ тоски и ревности….

— А гдѣ же maman, Лина? громкимъ голосомъ произнесла барышня обращаясь къ княжнѣ (у нея скребли кошки на душѣ, и тѣмъ болѣе старалась она скрыть это подъ своимъ самоувѣреннымъ тономъ).

— У нея голова болитъ, она не сойдетъ.

— Я такъ заспалась сегодня, послѣ бала, не успѣла зайти къ ней предъ завтракомъ…. А вы рѣшительно таки ѣдете сегодня, или перемѣнили? полушепотомъ спросила своего сосѣда Ольга, развертывая салфетку.

— Ѣду, въ два часа, сказалъ флигель-адъютантъ.

— Какъ вамъ писать, еслибъ это потребовалось? еще тише пропустила она.

— Потомъ! чуть слышно и торопливо отвѣтилъ онъ, приглашая ее взглядомъ къ молчанію.

Она замолчала, прищурившись оглянула столъ кругомъ, и обратясь къ сидѣвшему по другой ея сторонѣ Шигареву:

— Что это насъ такъ мало сегодня? Куда вся вчерашняя компанія дѣвалась?

— Кто у Сопикова, а кто у Храповицкаго, а кто въ Отъѣзжій полкъ, въ Удиральскую роту записался, отвѣчалъ шутъ.

— Ахъ, какъ это старо! уронила свысока барышня поморщившись, — вы бы что-нибудь новое выдумали!

— Нельзя, отвѣтилъ онъ, вытягивая неестественно-длинное лицо, — постъ насталъ, послѣ кутежа — кутья.

Она засмѣялась:

— Вотъ это правда; такія у всѣхъ лица сегодня будто за поминальнымъ обѣдомъ…. Надѣюсь что не такія они будутъ сегодня вечеромъ, на нашемъ торжествѣ съ вами, а?… Иванъ Ильичъ, крикнула она черезъ столъ Вальковскому, — будетъ у насъ утромъ репетиція?

— Непреложно сварганимъ! отпустилъ въ отвѣтъ тотъ, отваливая себѣ полную тарелку грибовъ.

У самаго уха барышни зашепталъ въ эту минуту таинственно докладывавшій голосъ:

— Ихъ сіятельство княгиня Аглая Константиновна приказали просить васъ, какъ изволите откушать, немедленно пожаловать къ нимъ.

Ольга невольно вздрогнула и отъ неожиданности, и отъ новой тревоги; та же мысль что о ея свиданіи съ Ашанинымъ могло быть кѣмъ-нибудь доведено до хозяевъ дома ходуномъ заходила теперь въ ея головѣ…. Но она никому не дала замѣтить своего смущенія, улыбнулась, сказала черезъ плечо слугѣ: «хорошо, сейчасъ буду», — и повернувъ голову къ флигель адъютанту сказала ему шутливо:

— Княгиня рѣшительно безъ меня жить не можетъ, — сейчасъ прислала просить къ себѣ.

— Ахъ, въ такомъ случаѣ, живо сказалъ тотъ, — позвольте мнѣ просить васъ узнать отъ княгини когда дозволитъ она придти къ ней проститься.

— Непремѣнно, графъ, и приду съ отвѣтомъ…. Лина, pardon, я ухожу къ вашей maman, сказала она, подымаясь тутъ же.

Ашанинъ, едва кончился завтракъ, побѣжалъ на верхъ къ Софьѣ Ивановнѣ.

— Милочка моя, княгинюшка, прелесть моя, вбѣгая въ будуаръ княгини, щебетала Ольга Елпидифоровна обычные ей ласкательные эпитеты по адресу своей покровительницы, стараясь придать голосу своему и наружности выраженіе полной беззаботности и веселости, — вы за мной посылали! Какъ вамъ не стыдно! Неужели вы думаете что я бы сама… Но я ужасно заспалась сегодня, не успѣла еще… Княгинюшка моя, голубушка!..

И она съ разбѣга кинулась обнимать и лобызать ее.

Цѣлованья эти приходились повидимому по вкусу Аглаѣ Константиновнѣ: она только подставляла подъ свѣжія губы барышни то одну щеку, то другую, прищуривая при этомъ одинъ за другимъ круглые глаза свои и отвѣчая на каждый получаемый ею звонкій поцѣлуй не менѣе звонкимъ вздохомъ.

— Голубушка моя, княгинюшка, вскликнула Ольга, — вы рѣшительно нездоровы! У васъ голова болитъ, — да?… Вы такъ вздыхаете… Что съ вами?…

— Ты меня спроси какъ я еще на ногахъ держусь послѣ всего что я вынесла! забывая даже сказать это по-французски, — такъ глубоко сидѣло въ ней огорченіе, — отвѣтила на это княгиня.

— Боже мой, что же такое случилось?

— Lina et mon cher beau-frère ont décidé de me faire mourir de chagrin!.. И Аглая разразилась слезами….

Послѣдовало объясненіе, — объясненіе подробное, безтолковое, нестерпимое, со вставкой въ него всякихъ аховъ, возгласовъ и постороннихъ подробностей, въ которомъ на одномъ и томъ же планѣ стояли, какъ величины равномѣрныя, и «désobéissance» Лины, которую «эта madame Pereverzine et son neveu qui est un sans-culotte» совсѣмъ съ ума свели, и огромный счетъ въ douze mille francs за вчерашній день, и воспоминанія объ «infidélités» князя Михайлы, и «trois cent mille de dettes» (то-есть, trois cent mille roubles), приписываемые «au jeune comte par cette princesse Dodo qui est si méchante», и «cette folle de Надежда Ѳедоровна», влюбившаяся на старости лѣтъ въ Гундурова, и на мѣсто которой Аглая теперь не знаетъ кого взять, и наконецъ «Larion», который наговорилъ ей такихъ «impertinences» за то что она любитъ «prendre le thé avec monsieur Зяблинъ» какихъ она въ жизнь свою никогда еще не слыхала, и даже «il у avait un moment» когда она «совсѣмъ думала что онъ прибьетъ ее» —

Ольга слушала? старательно изображая на лицѣ своемъ вниманіе самаго сочувственнаго свойства, и говоря себѣ мысленно въ то же время что на мѣстѣ князя Ларіона она дѣйствительно «поколотила бы эту несносную дуру», отъ разказовъ и жалобъ которой у нея начинало уже нестерпимо ныть подъ ложечкой…. Но во всемъ этомъ было то хорошо что о ней и объ Ашанинѣ не было рѣчи, что опасенія ея такимъ образомъ оказывались неосновательными….

Какъ же выразить изумленіе и ужасъ нашей барышни, когда въ заключеніе слезнаго повѣствованія Аглаи Константиновны о ея горестяхъ услыхала она слѣдующія слова: