Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2

— Elle ne doit pas l'aimer, Larion! упершись какъ волъ въ стѣну, возглашала на это Аглая.

— «Ne doit pas»! повторилъ онъ ея интонаціей, совершенно выходя изъ себя;- ну, подите, помѣшайте, упросите или заставьте ее не любить, не думать, не страдать по немъ!.. Ну, какъ, какъ, хотѣлъ бы я посмотрѣть, взялись бы вы за это?… Я знаю, вы способны на многое… но что же изъ этого? Ну, вы ее убьете, въ гробъ положите, а все же она за вашего селадона-іезуита въ аксельбантахъ не выйдетъ, а умретъ, съ именемъ этого Гундурова на устахъ и въ сердцѣ… Господи, какъ бы вдругъ осиливъ себя, заговорилъ онъ другимъ, почти спокойнымъ и насмѣшливымъ тономъ, — да неужели все это не дается понять собственному вашему разсудку?… Ну, вы бы хоть на себѣ когда-нибудь испытали, легко-ли сердце заставить отказаться отъ того что его влечетъ… Не велика сравнительно жертва, а попробуйте, напримѣръ, отказаться отъ удовольствія пить съ утра до вечера чай съ господиномъ Зяблинымъ вдвоемъ, какъ вы это дѣлаете каждый день!..

Этого Аглая не ожидала, и не въ силахъ была вытерпѣть; слова деверя били ее по самому, чтобы не сказать единственному, чувствительному мѣсту ея толстокожаго существа: они задѣвали ея чувство къ «бриганту», — а «бригантъ» не на шутку состоялъ уже теперь на положеніи кумира въ сердечномъ храмѣ нашей княгини. Князь Ларіонъ и не думалъ чтобы былъ такъ мѣтокъ нанесенный имъ ударъ… Она вся вдругъ облилась оцтомъ и желчью:

Я не позволяю вамъ говорить со мною такъ, князь Ларіонъ! Michel умеръ, и никто не имѣетъ права говорить мнѣ des impertinences… Je suis veuve и я могу дѣлать что хочу, pour-vu qu'il n'y ait rien de scabreux… Я еще не старая женщина, и, если захочу, je puis me remarier à monsieur Ziabline et avoir d'autres enfants, и тогда дѣтямъ вашего брата достанется только половина моего состоянія. Но я этого не хочу, parceque je ne veux pas changer de nom… Monsieur Зяблинъ est un vrai ami, и это правда что онъ всегда пьетъ чай со мною, parce qu'il aime le чай comme moi, но между нами il n'y a pas du tout ce que vous croyez, и вы это нарочно говорите чтобъ обижать меня, потому что сами вы, я знаю, amoureux fou de vôtre nièce, и не хотите чтобъ она выходила замужъ…

Она не успѣла договорить… и вдругъ вскрикнула и съ ужасомъ на лицѣ откинулась въ спинку своего дивана…

Князь Ларіонъ стоялъ предъ нею, наклонившись до уровня ея глазъ, и, блѣдный какъ смерть, съ исковерканными отъ гнѣва чертами шипѣлъ сквозь стиснутые зубы обрывающимся, бѣшенымъ голосомъ:

— Какъ смѣете это вы говорить! Кто сказалъ вамъ?… Это не ваше… Кто вамъ сказалъ?…

Она перепугана была такъ какъ никогда еще въ жизни:

— Au nom du ciel, Larion, забормотала она вся растерянная, — не сердитесь!.. Я ничего не хотѣла сказать вамъ… de désobligeant. Я только такъ, Larion…

— Кто вамъ сказалъ… Говорите! съ безумнымъ гнѣвомъ повторилъ онъ.

— Mon Dieu, Larion, за что вы такъ сердитесь!.. Vous aimez beaucoup Lina, это всѣ знаютъ… и если я даже сказала что вы немножко… il n'у а pas de mal… потому что уже мущины не могутъ, ils font toujours du sentiment… Это Ольга мнѣ сказала, Larion, вдругъ такъ и выпустила она, сама не вѣдая какъ, подъ вліяніемъ неодолимаго страха который внушалъ онъ ей въ эту минуту.

— А! сказалъ онъ только выпрямляясь во весь ростъ, — эта дѣвчонка!..

Онъ нѣсколько минутъ затѣмъ, тяжело дыша и не спуская съ нея своихъ, полныхъ отвращенія и какой-то безконечной тоски, глазъ, оставался безмолвнымъ, какъ бы соображая что-то… Аглая подъ тяжестью этого взгляда не знала со своей стороны куда дѣвать глаза, и металась грузнымъ тѣломъ своимъ по мягкому дивану не находя себѣ на немъ мѣста.

— Послѣ того что вы сказали, молвилъ онъ наконецъ, — мнѣ слѣдовало бы немедленно выѣхать изъ вашего дома и никогда болѣе въ жизни не видать васъ… Я этого не сдѣлаю, не могу сдѣлать, потому что я нуженъ Hélène, дочери брата моего, подчеркнулъ онъ:- безъ меня вы ее дѣйствительно въ гробъ вгоните. А этого я вамъ не дозволю пока живъ!.. Но оставаясь здѣсь вы понимаете что я не желаю встрѣчаться съ вашею… наушницей, съ этою презрѣнною дѣвчонкой… Вы попросите ее сегодня же выбраться отсюда, — а не то я самъ ей скажу!..

— Mon Dieu, Larion, залопотала отчаяннымъ голосомъ Аглая, — но какъ же это сдѣлать?… Vous savez что она сегодня вечеромъ должна играть на театрѣ… nôtre second spestacle… и у насъ гости…

— Чтобъ ея сегодня же здѣсь не было, — дѣлайте какъ знаете, а не то я самъ объ этомъ постараюсь, — хуже будетъ… А Hélène, разъ она этого не желаетъ, за вашего Анисьева не выйдетъ, — знайте это разъ навсегда!

Онъ выговорилъ это медленно, отчетливо, спокойно, тѣмъ рѣшительнымъ тономъ который какъ бы и не предполагаетъ возможности возраженія — Аглаѣ и въ голову не пришло возражать, — и не глядя на нее обернулся, и вышелъ изъ комнаты.

Никогда еще такъ угрюмо не проходилъ завтракъ въ Сицкомъ какъ въ этотъ день. Отыгранный Гамлетъ словно унесъ съ собой и весь тотъ духъ оживленія и веселости которымъ дышало до сихъ поръ молодое общество нашихъ лицедѣевъ. Всѣ они какъ бы попріуныли, какъ бы поопустились. Слѣды вчерашней усталости читались на ихъ лицахъ, вмѣстѣ съ ощущеніемъ какой-то пустоты и того необъяснимаго, но неизбѣжнаго безпокойства которое овладѣваетъ каждымъ изъ постороннихъ лицъ въ домѣ гдѣ между хозяевами происходитъ что-то неладное, какъ бы ни скрыто оно было отъ чужихъ глазъ…. А этимъ чѣмъ-то неладнымъ такъ и пахло теперь въ Сицкомъ. Непонятный отъѣздъ Надежды Ѳедоровны, о конечной цѣли котораго стало тотчасъ же извѣстнымъ во всѣхъ углахъ дома, отсутствіе княгини за завтракомъ, тоскливое настроеніе княжны Лины и ея дяди, сквозившее сквозь ихъ обычную привѣтливость и спокойный видъ, пустыя наконецъ мѣста за столомъ (многія изъ пріѣзжихъ дамъ еще обрѣтались въ объятіяхъ сна, а московскіе жениремьеры, какъ оказывалось, уѣхали съ ранняго утра въ городъ, пировать къ Шнабельбергу, съ тѣмъ чтобы вернуться вечеромъ къ театру), все это вмѣстѣ взятое претворялось въ нѣчто тяжелое, гнетущее, впечатлѣніе чего каждый чувствовалъ на себѣ, и чего никто какъ бы не имѣлъ силы стряхнуть и сбросить съ, себя….. Разговоръ не клеился, начинаемыя рѣчи тутъ же обрывались и смолкали…. Одинъ, неизмѣнно все тотъ же, «фанатикъ», ничего никогда не видѣвшій и въ умѣ не державшій кромѣ «театрика» и участія своего въ немъ, жадно пожиралъ блюдо за блюдомъ, и мысленно улыбался чаемому успѣху своему въ роли Синичкина, да успѣвшій проспаться послѣ попойки Толя Карнауховъ усердно опохмѣлялся портвейномъ, тараторя въ интервалахъ съ полусоннымъ еще дипломатомъ, промаявшимся все утро со своимъ катарромъ желудка…

Софья Ивановна Переверзина и Гундуровъ не сходили къ завтраку. Ашанинъ, явившійся къ нему ранѣе всѣхъ, въ надеждѣ поймать пріятеля и переговорить съ нимъ (онъ упрекалъ себя за то что какъ бы позабылъ со вчерашняго вечера о его сердечныхъ интересахъ), сидѣлъ теперь между Духонинымъ и Факирскимъ, внимательно наблюдая за всѣмъ что происходило кругомъ него. Онъ съ особымъ прилежаніемъ слѣдилъ за игрой физіономій княжны Лины и блестящаго флигель-адъютанта и, ничего не зная разумѣется о происшедшемъ у нихъ объясненіи, замѣчалъ не съ малымъ удивленіемъ что между ними какъ бы вдругъ перемѣнились отношенія: она глядѣла на Анисьева почти ласково каждый разъ когда онъ обращалъ къ ней рѣчь (ихъ отдѣляла тридцатилѣтняя московская княжна, занимавшая почетное мѣсто одесную хозяйки, представительницей которой была теперь Лина), сама нѣсколько разъ первая заговаривала съ нимъ…. «Что же это значитъ?» спрашивалъ себя Ашанинъ, съ невольною тревогой за Сергѣя, отсутствіе котораго здѣсь еще болѣе увеличивало его безпокойство…..