Алберт Бэл - Зеленый обманчивый парус

АЛБЕРТ БЭЛ

ЗЕЛЕНЫЙ ОБМАНЧИВЫЙ ПАРУС

На сухом суку сидел ворон, сойка паслась на рябине; возвращаясь с работы Артур подобрал в орешнике спелые, ядреные орехи; один такой положишь на зуб - он легко расколется надвое, а язык защиплет от горькой корочки. Светло-серые семена тимофеевки, темно-бурые тминные семена облипали босые, в осенней росе намокшие ноги, по ним ползали муравьи впрочем, Артуру до них не было дела.

И земле, наверно, до меня нет дела, подумалось ему Но я вижу муравьев так, может, и земля меня видит?

Как путь муравья коротка твоя жизнь, как путь ореха к острым зубам; срывай же орехи в сладком лесу ершистые кисти, горькие ядра - земля следит за тобою глазами природы.

Слева и справа - в изголовье и в изножье - лежа ло по камню. Тускло-зеленые кольца бронзовели на пальцах женского скелета, янтарное ожерелье змеилось округ шеи. Беличьей кисточкой, чуть дыша, выметал он вековую пыль из глазниц...

Почти два месяца он не видел своей Анны- ему бы думать про то, как свидятся, как обнимутся как любить станут друг друга, а он думал о том, что его Анныня была бы недурна и в желтых песках могильника по прошествии многих столетий, но весь вопрос: для кого?

Десятка два островных домишек разбрелись по берегу пресноводного озерца у подошвы холма. Клонились к воде серебристые ивы, поодаль дрожали осины вечернее солнце янтарем залило крытые дранкою крыши.

По колено забредя в озерцо, умывалась женщина.

У нее была прекрасная фигура, ни у кого на острове не было такой фигуры. Платье тесно облегало бедра. Женщина нагнулась, высоко заголились крепкие точеные ноги.

Гибкие травы бабьего лета опутали шаги Артура, прямо в жар его бросило, так и хотелось обернуться, хотелось еще посмотреть.

На той стороне в зеркальной воде серебрились ивы.

Таких ног не было ни у кого на острове. Таких ног не было даже у Анны. Анна, как тюльпан, вся стройна, удлиненна, а эта женщина - цветок клевера в пору цветения.

Да, заманчиво было бы сейчас услышать: "Артур, тебя в комнате ждет Анна, с вечерним паромом приехала!" Или: "Анна вышла тебе навстречу! Как это вы разминулись?"

Войдя в комнату, Артур увидел незнакомого мужчину, тот разговаривал с Фрицисом, начальником археологической экспедиции. В промасленных пальцах незнакомец держал папиросу. Когда он чуть наклонился, пожимая руку, от него повеяло кожаным сиденьем. Водитель - высокий, сутуловатый, такими бывают шоферы, отсидевшие за рулем долгие годы.

Артур устроился у печки на липовой колоде.

Люди путешествуют при жизни, деревья путешествуют только после смерти. Пока соки бродят в жилах серебристые ивы ждут ветра у воды, осины - на проселке, липы - во дворе. Ветер, почтальон осенний, как желтые марки, клеит янтарные листья на хмурые лбы, одно мгновение - и золотая печать на лбу; люди путешествуют, как заказные письма, судьбой рассылаемые, а деревья-скромники вершат свое благое зеленое дело; ничего не сулят деревья, никого не обольщают, никому не морочат голову, - деревья ждут деревьев, корни тянутся к сокам земли, человек ждет человека, дорога острой пилой отсекает корни, на липовой колоде сидит путешественник, путешественник сидит на путешественнике.

Вошла та женщина, Артур поднялся. Коллега из Эстонии. Назвала свое имя, Артур толком не расслышал: в рукопожатии ощутил, как с кровью прихлынула та давнишняя, знакомая радость, а когда разжимались руки, их пальцы на миг задержались, и чувство близости обожгло горячей волной.

До заката оставалось полчаса. Фрицис с коллегой подсели к столу, на нем было разложено множество материала, не сразу найдешь нужное. Склонившись над коллекциями, они увлеклись разговором, не спрашивая мнения Артура, не нуждаясь в его присутствии. Он решил прогуляться. Проходя мимо кухни, у плиты увидел жену Фрициса Илгу. Она сказала, что ужин поспеет через полчаса, не раньше.

Артур взобрался на холм. Восток укрывали сумерки, белесый туман стелился по низинам, солнце выкрасило охрой кусты на вершине холма.

Артур стоял, обласканный светом заходящего солнца, а к вискам его, казалось, льнет легковесная, нежная темень. "Анна!" - крикнул он. Внизу по дворам залаяли собаки. Артур поднял с земли камень. Камень был шероховатый, как и его ладонь. Артур не берег свои руки. Там, где было трудно подступиться лопаткой, он разгребал землю руками, покуда не открылся женский скелет, тусклой зеленью на пальцах бронзовели кольца, ожерелье змеилось округ шеи; слева и справа, в изголовье и в изножье лежало по камню.

Деревья не похожи на людей, а люди похожи на деревья. Я одинокое, смирное дерево. Меня заманили в простор. Молния меня опалила. Хочу научиться долготерпению дерева, крепости дерева, морозостойкости; огнеупорности, живучести, верности дерева и честности его, безмолвности дерева и вознесению его, когда огонь змеится по ветвям, когда пламя бронзовеет округ ствола и янтарные желтые листья полыхают смоляными факелами.

Не уезжай, той ночью упрашивала Анна, ты устроишься в городе. Ты же знаешь, у меня работа, я не смогу поехать с тобой, а место дальнее, и навестить тебя навряд ли выберусь. Ничего не поделаешь, Анне - оставаться, ему - уезжать. Одиночество? Сладкий призвук у слова, манящий и стойкий. Невыносимым становится одиночество, когда с ним столкнешься лицом к лицу: не одиночество пустыни, одиночество на людях. Когда не достает именно того человека. Одиночество сидит, ссутулившись, как шофер, отсидевший за рулем долгие годы; одиночество разводит людей, не спрашивая их, хотят они той дороги или нет; одиночество не считается с человеком, - жестокое, постылое одиночество, куда ты уводишь меня?

Незаметно стемнело. С вершины холма разглядел он хмурое облако, оно надвигалось с юга. Еще две недели я должен пробыть здесь, успел подумать Артур до того, как облако укрыло собою полнеба. Холодный ветер ворвался в ольшаник, над холмом взметнулся ворох желтых листьев. Странно. Деревья казались совсем зелеными.

Придет лето, дерево поднимает зеленый парус, человек поднимает парус надежд. В осенних ветрах каждая ветка на виду, каждый слом глаза колет, каждое дупло чернотой зияет, каждая ссадина различима; холодную долгую зиму деревья встречают нагими, какие есть на самом деле, корни глубоко зарылись в теплую землю, на сухом суку сидит ворон, сойка пасется на живой рябине, но придет время, человека отогреет солнце, и он отдается обману, а дерево отдается зеленому парусу.

Когда Артур вернулся домой, на столе дымился ужин. За окном накрапывал дождик. Ветер пригнал на остров темноту и сам разбушевался, дергал ставни, норовил перекрыть дымоходы. Временами свист его переходил в завывания, он то стонал и всхлипывал, будто при последнем издыхании, то кряхтел, словно пыжился взвалить на плечи непосильную ношу, то сбивался на рыдания, а то вдруг затевал возню с яблонями или гундосил, как назойливый нищий, пыхтел паровозом, рокотал водопадом. Ветер кружил по саду листья, швырял их в оконные рамы, облепливал ими стекла, казалось, и сам приникал к стеклу своим рябым, зловещим ликом.