Виктория Токарева - Рассказы и повести

- А какая, песня? - спросила Танька.

- Вот чего не помню, того не помню... И Дуню не спросишь.

Танька задумалась...

И представилась ей такая картина.

...Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе. Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.

- Кыш! - припугнул летчик и бросил в кусты консервную банку.

Коты заорали еще пуще. Тогда летчик поднялся... пошел в кусты, и в этот момент кто-то схватил его за ноги.

А дальше было так: летчик лежал в траве связанный, с кукурузным початком во рту, а два одинаковых деда в валенках вытанцовывали над ним и пели: "Ходи баба, ходи дед, заколдованный билет..."

Деды положили руки друг Другу на плечи и пошли легкой трусцой, перетряхивая ногами и плечами, как гуцулы.

Светало. Летчик не спал. Он лежал одетый на кровати в общежитии, глядел в потолок. Слушал многоголосье Кешиного храпа.

Потом встал, достал из-под кровати футляр, осторожно извлек оттуда трубу. Вышел в окно. Так было короче.

Солнце всходило над полем, и в его лучах каждая травинка казалась розовой. Стояла такая тишина, будто сам господь бог приложил палец к губам и сказал: "Тес..."

Летчик сел на пустой ящик из-под лампочек, вскинул трубу к губам и стал жаловаться. Он рассказывал о себе солнцу и полю и каждой травинке, и они его понимали.

- Слышь? - Фрося толкнула Громова в бок.

- А? Что? - проснулся Громов.

- Опять хулиганит, - наябедничала Фрося.

Громов прислушался.

В рассветной тишине тосковала труба.

- Который час? - спросил Громов.

- Шести еще нету.

- Ну это уж совсем безобразие!

Громов вылез из-под одеяла и стал натягивать брюки. Вышел на улицу.

Восход солнца, красота земли и высокое искусство трубача явились Громову во всей объективной реальности. Но Громов ничего этого не видел и не слышал. У него были другие задачи.

Громов обошел Журавлева и стал прямо перед ним, покачиваясь с пятки на носок.

Летчик увидел своего начальника. Перестал играть. Опустил трубу на колени.

- Я вас разбудил. Извините, пожалуйста...

- Лихач - раз... - Громов загнул один палец. - Пьяница - два. Бабник - три. Ночной трубач - четыре. Вот что, Журавлев, пишите-ка вы заявление об уходе. Сами. Так будет лучше и для вас, и для нас.

Летчик спрятал трубу в футляр и, глядя вниз, сказал очень серьезно:

- Василий Кузьмич, вы никому не скажете?

- Что "не скажу"? - удивился Громов.

- Я больной.

- А как же вы комиссию прошли? - удивился Громов.

- У меня необычная болезнь. Акрофобия. Боязнь высоты.

- Ну-ну... - Громов покачал головой. Сел на ящик. Закурил.

- Это у меня с детства. Я, знаете, когда был маленький, упал с качелей и с тех пор очень боюсь высоты. И падения.

- А что ж ты в летчики пошел? - спросил Громов, переходя почему-то на "ты".

- Назло себе. Чтобы преодолеть.

- Да... - Громов потушил сигарету. Встал. - А может, и не надо преодолевать. Может, тебе лучше музыкой заняться. Играл бы себе на трубе. И не упадешь никогда. Риска никакого.

- Я занимался. Я окончил музыкальное училище.

- И чего? Платят мало? Так это смотря где... Вон у нас в ресторане "Космос" Митрофанов. Трубач. Вдвое больше меня зарабатывает. И живет по-человечески. Целый день на рыбалке, а вечером веселье.

- Но ведь я считаю, что человек должен преодолевать трудности, а не идти у них на поводу, - твердо сказал летчик.

- Ну-ну... - Громов встал. Перед тем как уйти, предупредил: - Ну, а насчет амурных дел ты давай поаккуратней. Тут у нас так: или женись, или не морочь голову, или я тебя вышвырну как кота, и никакая акрофобия тебе не поможет.

Татьяна Канарейкина проехала на своем велосипеде мимо муравейника с муравьями, миновала Сукино болото, выехала на поле и покатила среди высокого ковыля. Трава была не кошена, скрывала велосипед, и если посмотреть со стороны, то можно было подумать, что Танька парит над шелковым ковылем.

У крайней избы стояла бабка Маланья и смотрела с надеждой. А из окна правления высунулась соперница, Малашкина Валя, и крикнула:

- Канарейкина! Тебя председатель зовет!

Танька сошла с велосипеда, прислонила его к забору, поправила на багажнике тяжелую сумку. Возмутилась вслух:

- Ну, Мишка... Из-за своей поганой мотоциклетки всю общественность на ноги поднял!

Она подошла к правлению колхоза. Перед тем как войти, отряхнула юбку ладошкой, покрутила бедрами, чтобы шов стал на место. Сунулась в окно, чтобы посмотреть, как в зеркало, на свое отражение. В окне на нее строго смотрели председатель колхоза Мещеряков и солист ансамбля "Романтики" Козлов из девятого "Б".

Мещеряков махнул рукой, дескать, заходи.

Танька зашла и скромно присела на кончик стула.

- Что такое Варна, знаешь? - спросил Мещеряков.

- Что? - не поняла Танька.

- Сигареты такие есть. "Варна".

- Я не курю. Врет он все.

- Кто врет?

- Мишка.

- Да подожди ты со своим Мишкой. Варна - это город в Болгарии, на море. Курорт. Усекла?

- Усекла.

- Чего ты усекла?

- Курорт.

- Ты слушай. Не перебивай. Мне сейчас звонили... Приехал мужик. Ездит по области. Собирает народные таланты. Потом, кто понравится, - возьмут в Саратов. А там, кто победит, - в Москву, а оттуда - в Болгарию на международные соревнования. Усекла?

- Спортсменов?

- Да ты слушай ухом, а не брюхом, - вмешался Козлов. - Тебе же говорят: народные таланты. Самодеятельность.

- Ну и что? - спросила Танька.

- Так вот, ансамбль просит, чтобы ты у них пела, - пояснил Мещеряков. - А то у них солистки нет.

- Это они народные таланты? - Танька с пренебрежением показала на Козлова. - Надо Маланью или Пахомова выставить. Пахомов на ложках, и на балалайке...

- Во-во... - отреагировал Козлов. - Его сейчас вся область ложками и балалайками... А мы по нему электричеством ударим.

- По кому? - не разобрала Танька.

- По мужику, который таланты собирает, - пояснил Козлов. - Ну, чего смотришь? Тебя же общественность просит. А ты кочевряжишься... А еще комсомолка... Культмассовый сектор.

- Давай, давай, Татьяна, соглашайся, а то некогда мне. Меня народ ждет...

- Тогда и Мишку надо ввести, - поставила Танька свои условия.

- Да ну его! - отказался Козлов. - Он аритмичный.

- Без Мишки я не буду.

- Ладно. Бери Мишку, - согласился Мещеряков. - Собирайте свою шантрапу и репетируйте.

- И трубача из Верхних Ямок надо взять.

- Из Верхних Ямок нельзя, - запретил Козлов. - Он не наш.

- Владимир Николаевич, это летчик, который нас опыляет. Вместе хлеб сеем. Можно сказать, член бригады.

- Ну, если вместе, значит, наш. Бери.

- Тогда пусть мне Малашкина на бланке официальное письмо отстукает: так, мол, и так... А я представитель общественности.

Николай Канарейкин сидел в аудитории машиностроительного техникума напротив очкастого парня и, беззвучно шевеля губами, смотрел в потолок.