Виктория Токарева - Рассказы и повести

- Саша! У тебя еще биополя немножечко осталось?

- Какого биополя? - удивилась Мареева.

Она училась в другой школе и была не в курсе талисмании Дюка. А Светлана Кияшко ей ничего не сказала, дабы не расходовать Дюка на других. Она поступила как истинная женщина, не склонная к мотовству. И Мареева тоже поступила как истинная женщина - скрыла факт обмена, чтобы выиграть в благородстве. А в дружбе фактор благородства важен так же, как в любви.

- А что? - настороженно спросил Дюк.

- У Бульки через неделю соревнования на первенство юниоров. Сходи с ним, а?

- Ты прежде у меня спроси: хочу я этого или нет? - не строго, но категорично предложил Булеев.

- Булеев! - театрально произнесла Кияшко. - Хочешь ли ты, чтобы Александр Дюкин пошел с тобой на соревнования?

- Нет. Не хочу, - спокойно отказался Булеев.

- Почему? - удивился Хонин.

- Я сам выиграю. Или сам проиграю. Честно.

- "Честно"! - передразнил Сережка. - Ты будешь честно, а у них уже список чемпионов заранее составлен.

- Это их дела, - ответил Булеев. - А я отвечаю за себя.

- И правильно, - поддержала Оля Елисеева с набитым ртом. - Иначе не интересно.

- Сам добежишь - хорошо. А если Дюк тебя подстрахует, что плохого? выдвинул свою мысль осторожный Хонин. - Я считаю, надо работать с подстраховкой.

- Без риска мне не интересно, - объяснил Булеев. - Я без риска просто не побегу.

- Это ты сейчас такой, - заметил Сережка Кискачи. - А подожди, укатают сивку крутые горки.

- Когда укатают, тогда и укатают, - подытожил Булеев. - Но не с этого же начинать.

- Правильно! - обрадовался Дюк.

Он был рад вдвойне: за Булеева, выбравшего такую принципиальную жизненную позицию, и за себя самого.

Иначе ему пришлось бы подготавливать победу. Ехать к судье. И еще неизвестно, что за человек оказался бы этот судья и что он потребовал бы с Дюка. Может, запросил бы, как Мефистофель, его молодую душу. Хотя какая от нее польза...

- Дело твое, - обиделась Светлана. - Я же не за себя стараюсь.

- А что Дюк должен сделать? - спросила Мареева.

- Ничего! - ответила Кияшко.

Мареева пожала плечами, она ничего не могла понять - отчасти из-за того, что все ее умственные и волевые усилия были направлены на то, чтобы не съесть ни одного пирожного и сократить себя в пространстве еще на одну дырку.

Дюк заметил: бывают такие ситуации, когда все знают, а один человек не знает. И это нормально. Например, муж тети Зины, Ларискин папаша, гуляет с молодой. Весь дом об этом знает, а тетя Зина нет.

- Пойдемте танцевать! - предложила неуклюжая Оля Елисеева и первая вскочила из-за стола.

Все переместились в комнату, включили Кияшкин маг и стали втаптывать ковер в паркет.

Танец был всеобщим, и Дюк замечательно в него вписывался. Он делал движения ногами, будто давил пятками бесчисленные окурки. Ему было весело и отважно.

Кискачи чем-то рассмешил Олю Елисееву, и она, не устояв от хохота, плюхнулась на диван всеми имеющимися килограммами. Ножка хрустнула, диван накренился. Все засмеялись. Дюк присел на корточки, исследовал ножку, - она обломилась по всему основанию, и теперь уже ничего поправить нельзя. И как выходить из положения - непонятно.

Он взял в своей комнате стопку "Иностранок" и "Новых миров", подсунул под диван вместо ножки. Бедность обстановки из тайной стала явной.

Кассетный магнитофон продолжал греметь ансамблем "Чингисхан". Неуклюжий Хонин вошел в раж и сбил головой подвеску, висящую на люстре. Подвеска упала прямо в фужер, который Сережка держал в руках. Все заржали. Дюк заметил, что природа смешного - в нарушении принципа "как должно". Например, подвеска должна быть на люстре, а не в фужере. А в фужере должно быть вино, а не подвеска. Все засмеялись, потому что нарушился принцип "как должно" и потому что у всех замечательное настроение, созданное вином и ощущением бесконтрольности, а это почти свобода. И поломанный диван - одно из проявлений свободы.

Фужер треснул, издав прощальный хрустальный стон. Дюк забрал его из Сережиных рук, вынес на кухню и поглядел, как можно поправить трещину. Но поправить было нельзя, можно только скрыть следы преступления.

Фужер был подарен маме на свадьбу шестнадцать лет назад. С тех пор из двенадцати осталось два фужера. Теперь один.

Дюк вышел на лестницу, выкинул фужер в мусоропровод, а когда вернулся в комнату, увидел, что свет выключен и все распределились по парам.

Хонин с Мареевой, поскольку они оба интеллектуалы с математическим уклоном. Кискачи - с Елисеевой, поскольку он ее рассмешил, а ничего не роднит людей так, как общий смех. Булеев с Кияшкой, по принципу: "Если двое краше всех в округе, как же им не думать друг о друге".

Дюк попробовал потанцевать между парами один, как солист среди кордебалета, но на него никто не обращал внимания. Все были заняты друг другом.

Дюк пошел к себе в комнату. Непонятно зачем. За ним следом тут же вошли Елисеева и Кискачи.

- Ты мне не веришь! - с отчаяньем воскликнул Сережка.

- Ты всем это говоришь, - отозвалась Елисеева.

- Ну, хочешь, я поклянусь?

- Ты всем клянешься.

- Это сплетни! - горячо возразил Сережка. - Просто меня не любят. Я только не понимаю, почему меня никто не любит. Я так одинок...

Он склонил нечесаную голову, в круглых очках и на самом деле выглядел несчастным и неожиданно одиноким.

Дюку показалось, что Елисеева хочет прижать Сережку к себе, чтобы своим телом растопить его одиночество. Он смутился и вышел к танцующим.

Танцевали только Булеев с Кияшкой. В комнате было душно от сексуального напряжения. Дюк не стал возле них задерживаться. Отправился на кухню.

На кухне за столом сидели Хонин с Мареевой и, похоже, решали трудную задачу... Хонин что-то вертел на листке, Мареева стояла коленями на табуретке, склонившись над столом своим похудевшим телом. Они оглянулись на Дюка с отсутствующими лицами и снова углубились в свое занятие.

Дюк постоял-постоял и вышел в коридор. В коридоре делать было абсолютно нечего. Он взял с вешалки куртку и пошел из дома, прикрыв за собой дверь, щелкнувшую замком.

На улице мело. Под ногами лежал снег, пропитанный дождем. Значит, скоро весна.

Возле подъезда дежурил старик с коляской. У коляски был поднят верх.

Дюк почувствовал вдруг, что может заплакать, - так вдруг соскучился по маме. По обоюдной необходимости. У него даже выступили слезы на глазах. И в этот момент увидел маму, но почему-то похудевшую вдвое. Как Мареева.

Она подошла, и он понял: это не мама - Другая женщина, чем-то похожая на маму и одновременно на Машу Архангельскую. Если бы маму и Машу перемешать в одном котле, а потом из них двоих сделать нового человека - получилась бы эта женщина с голубым от холода лицом. Как Аэлита. У нее были прозрачные дужки больших очков, и за ними большие прозрачные серые глаза.