Виктория Токарева - Рассказы и повести

Она уже приспособилась за два года, что у нее не один отец, как у всех, а два. И привыкла не задавать вопросов.

Анюта рассматривала куклу.

- А как ты думаешь, ей можно мыть голову?

Евгений честно задумался. В эти короткие свидания ему хотелось быть максимально полезным своей дочери.

- Я думаю, можно, - решил он.

Анюта оглянулась на детей. Ей не терпелось показать им новую куклу и было неловко отбежать от отца.

- Хочешь, покатаемся? - предложил Евгений.

- Лучше поиграем.

- Считай, - сказал Евгений.

- Шла собака по роялю, наступила на мозоль, - начала Анюта, распределяя считалку не по словам, а по слогам, и ее ручка в варежке сновала, как челнок. - И от боли закричала: до, ре, ми, фа, соль...

На слове "соль" она притормозила руку на полпути и вернула ее к себе, ткнула в свою шубку. Ей не хотелось искать, а хотелось прятаться.

Евгений сделал вид, что не заметил ее мелкого жульничества, и закрыл лицо руками. Сосчитал в уме до тридцати и громко предупредил:

- Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Раз, два. три, четыре, пять, шесть, семь, я иду искать совсем.

Евгений отвел руки от лица. Анюта стояла возле него и, сощурившись, будто от ветра, смотрела в глубину двора.

Евгений проследил направление ее взгляда и увидел папу Диму с собакой на поводке. Он был в спортивном костюме - весь вытянутый, изящный, как артист пантомимы. Рука, держащая поводок, была капризно отведена, и собака была длинноногая и тоже очень изящная. Евгений посмотрел, и его затошнило от такого количества изящества.

Собака дернула поводок и запаяла в их сторону.

- Чилимушка, - нежно проговорила Анюта.

- Иди к ним, если хочешь, - сказал Евгений, скрывая ревность.

- Ты когда придешь? - спросила Анюта.

- Я тебе позвоню, - сказал Евгений.

- И я тебе позвоню.

Анюта побежала к собаке, выкидывая ноги в стороны. Евгений видел, как собака подпрыгнула и облизала Анюте все лицо.

Он сел в машину, попятил ее немного, потом развернул и поехал знакомыми переулками.

Как изменился их район...

Когда они впервые поехали с женой смотреть свой будущий дом и вышли из метро - увидели лошадь, запряженную в телегу, а в телеге мужика в тулупе. А за этой жанровой картинкой стелился туман над деревней Беляево с Шариками и Жучками за косыми заборами. И на этом фоне одиноко, как указующий перст, тянулся в небо блочный дом.

С тех пор прошло семь лет. И сейчас, когда выходишь из метро, попадаешь в белый город, и народу здесь живет не меньше, чем в каком-нибудь маленьком государстве. И тогда понимаешь, что семь лет - это очень много в жизни одного человека.

А что сделал он за семь лет? Он разрушил все, что выстроил до этого, и теперь должен начинать жизнь с нуля.

Возле "Дома мебели" стояла Касьянова и встречала знакомое рыльце бежавшего "жигуленка".

Увидев Евгения в раме ветрового стекла, она замахала ему рукой, как во время первомайской демонстрации, и устремилась навстречу. Глаза ее на улице были яркие, как аквамарины, а дубленка солнечная и пестрая, расшитая шелком, как у гуцулов.

Она отворила дверцу и рухнула рядом на сиденье, и в машине сразу стало светлее и запахло дорогими духами.

- Ну, как живешь? - спросил Евгений, ревнуя ее по обыкновению ко всему и вся. Ему было оскорбительно, что Касьянова стояла посреди дороги на пересечении чужих взглядов.

- Плохо! - счастливо улыбаясь, ответила Касьянова. И это значило, что сегодня опять начнутся выяснения отношений: они снова поссорятся, снова помирятся, - будет полная программа страстей.

Пошел снег. Мокрые снежинки разбивались о ветровое стекло, расплющивались и сползали вниз неровными струйками. Щетки задвигались размеренно, ритмично, как дыхание.

Евгений смотрел перед собой и видел, как собака Чилим взгромоздила лапы на плечи Анюты и облизала ей все лицо. Анюта подставила куклу, чтобы Чилим поздоровался и с ней, но собака только обнюхала чуждый ей запах.

Касьянова спросила о чем-то. Евгений не ответил.

Он вспомнил, как купал Анюту в ванной. Взбивал шампунь в ее волосах, а потом промывал под душем.

Анюта захлебывалась, задыхалась и очень пугалась, но не плакала, а требовала, чтобы ей вытирали глаза сухим полотенцем.

Потом Евгений вытаскивал ее из ванны, сажал себе на колено и закутывал в махровую простыню. Анюта взирала с высоты на ванну, на островки серой пены и говорила всегда одно и то же: "Была вода чистая, стала грязная.

Была Анюта грязная, стала чистая".

Он выносил ее из духоты ванной, и всякий раз ему казалось, что в квартире резко холодно и ребенок непременно простудится.

Потом усаживались на диван. Жена приносила маленькие ножницы, расческу, чистую пижаму. Присаживалась рядом, чтобы присутствовать при нехитром ритуале, и ее голубые глаза плавились от счастья.

Почему они все это разорили, разрушили?

Может быть, Евгений не умел себе в чем-то отказать, а жена не умела что-то перетерпеть? Может, они вдвоем не умели терпеть?

Посреди дороги валялась темная тряпка. Середина ее была припаяна к асфальту, а края нервно трепетали.

- Кошка! - Касьянова закрыла лицо руками.

- Это тряпка, - сказал Евгений.

Касьянова поверила и вернула руки на колени, но долгое время сидела молча, как бы в объятиях чужой трагедии.

- Где ты сейчас был? - тихо спросила Касьянова.

- Дома, - не сразу ответил Евгений.

- А что ты там делал?

- Купал Анюту.

- А со мной ты когда-нибудь бываешь?

- Я был с тобой на работе.

- А почему ты не можешь быть там, где ты есть? Домадома, на работе на работе. А со мной, - значит, со мной?

Евгений глядел на дорогу. Ленинский проспект лежал широко и роскошно. Щетки сметали разбившиеся снежинки, как время - бесполезные мысли.

- Что ты хочешь? - переспросил Евгений.

- Я хочу знать, почему ты не бываешь там, где бываешь?

- Я не умею жить в моменте, - не сразу ответил Евгений.

- Значит, ты никогда не бываешь счастлив.

- Почти никогда.

- Жаль, - сказала Касьянова.

- Меня?

- И себя тоже. Себя больше.

Ленинский проспект окончился. Надо было сворачивать на Садовое кольцо.

- Останови машину, - попросила Касьянова.

Евгений опасливо покосился на ее сапоги. Касьянова поймала его взгляд.

- Не беспокойся, - сказала она. - Я уйду от тебя в обуви.

Касьянова вышла из машины и, перед тем как бросить дверцу, сказала:

- Я больше не хочу тебя убить.

- Почему? - обиделся Евгений.

- Потому что ты сам себя убьешь.

Она осторожно прикрыла, притиснула дверцу и пошла, забросив сумку за плечо. Она ступала как-то очень независимо и беспечно, будто дразня своей обособленностью от его жизни.

Евгений смотрел ей вслед и вместе с горечью испытывал облегчение.

Он не был готов сегодня к нервным перегрузкам. Ему не хотелось ни ссориться, ни мириться, а хотелось покоя и той порции одиночества, которая необходима каждому взрослому человеку.