Алексей Толстой - Необычайные приключения на волжском пароходе

- Тогда, пожалуй, я слезу в Сталинграде, - сказал Хиврин. - Я хотел осмотреть издали наше строительство, чтобы получить более широкое - так сказать, синтетическое - впечатление.

Парфенов, еще более румяный и веселый, подошел к москвичам, указал рукой на берег:

- Видели? В прошлом году здесь было болото. А гляди, что наворотили! На версту: железо, бетон, стекло,.. Из-под земли выросло... Резиновый комбинат... А вон за буграми - дымит гигантское на все небо - вторая в Эсесер по мощности торфяная станция... И - то же самое - два года назад: болото, кулики, комарье... Вот как...

Тем временем профессор Родионов пробирался по четвертому классу в поисках Нины Николаевны. Она умыла Зинаиду, вернулась на корму и заплетала девочке косу.

Зинаида вертела головой, следя за чайками.

- Зинаида, стой смирно...

- Мама, птицы.

- Вижу, вижу... Не верти же головой, господи...

- Птицы, мама...

На корме, под висящей лодкой, среди тряпья, медных тазов, кастрюль, сидели цыгане, похожие на переодетых египтян. На покрышке трюма - русские: пятидесятилетний мужик со звериным длинным носом, утопшим в непричесанных усах, без шапки, на босых ногах - головки от валенок. Рядом - дочь, мягкая девка в ситцевой кофте, линялая полушалка откинута на шею. Ей не то жарко, не то беспокойно: поминутно вынимает из соломенного цвета волос ярко-зеленую гребенку, чесанет и опять засунет. По другую сторону отца - человек в хороших сапогах, в сетке вместо рубахи, чисто выбритый, все лицо сощурено, локти на раздвинутых коленях, - видимо, ему не доставляет удовольствия нетерпеливое движение берегов: едет по делу. Поодаль - четвертый мужик, с болезненно-голубоватым лицом и лишаями на лбу. Лениво надрезает ржавым ножиком заплесневелый хлеб, жует, с трудом проглатывая. Наверху, на палубе первого класса, стоят американцы - Лимм и Педоти, с биноклями и путеводителем.

- Я спрашиваю - для чего русским такие неизмеримые богатства? - говорит Педоти. - Кусок черного хлеба и глоток воды их, видимо, вполне удовлетворяют... Несправедливо, чтобы дикий, безнравственный и неприятный народ владел подобными запасами энергии.

- Вы правы, мистер Педоти: несправедливо и опасно...

- И у нас легкомысленно не хотят понять все размеры этой опасности...

Профессор Родионов появился на корме. Нина Николаевна оглянулась на него, чуть-чуть нахмурилась.

- Вот где ты, - сказал он.

- Да, как видишь... (Взяла дочь за плечи и решительно повернула к нему.) Зина, это - папа, ты не забыла его, надеюсь?

- Ляля здравствуй. - Он присел перед дочерью; она насупилась, отодвинулась к матери в коленки. - Деточка милая, ты помнишь папу? Заморгал. Нина Николаевна, отвернув голову, глядела на облако. Начала моргать и Зинаида, опустились углы губ. Тогда Нина Николаевна сказала: Зинаида, пойди с папой на палубу...

- Лялечка, пойдем кормить птичек, чаечек...

Нина Николаевна пододвинула девочку к отцу; Зинаида задышала. Он взял ее на руки, поцеловал и, оглянувшись на мать:

- А ты, Нина, не пройдешь наверх?

- Нет...

- По-моему, нам нужно очень, очень как-то поговорить...

Она отвернулась. Профессор ушел с Зинаидой на руках.

Заросший мужик со звериным носом, ни на кого не глядя, сказал натужным голосом:

- Пятьдесят лет работаю... Я не трудящийся? Это - как это, по-вашему? (Человек в сетке и хороших сапогах, крутанув головой, усмехнулся.) По какой меня причине голоса лишают?

- А по той причине, что ты - кулак.

- А это что? (Показывает ему руки.) Мозоли, дружок...

- Креститься мне на твои мозоли?

- Перехрестишься, - трудовые...

- Врешь, - кулацкие...

- Тьфу! - плюнул заросший мужик. - Дятел-толкач... Разве такие кулаки-то?

- Вот то-то, что такие...

- Книжник ты, сукин ты сын!

Тогда дочь его, мягкая девка, сморщилась, ущипнула отца за плечо:

- Да что ты, тятенька? Я тебе говорю - молчи...

- Нет, не такие кулаки-то... Я из навоза пятьдесят лет не вылезаю... Хлеб мой небось жрешь, не дависся...

- Это вопрос, - взглянув на него холодно, ответил человек в сетке. Может, я и давлюсь твоим хлебом...

- Врешь!.. Дунька, врет... - И бородищей прямо в лицо колхознику: Объясни мне эту политику...

- Голоса тебе сроду не дадим, потому что ты - отсталое хозяйство и ты кулак как класс... Батраков сколько держал?

- Ну, держал... А тебе какое дело... Что ты мне в душу лезешь!

Дунька, сморшась, опять ущипнула отца за плечо:

- Да что ты, в самом деле? Я тебе говорю - молчи...- И человеку в сетке: - Чего ты с ним разговариваешь - он выпимши...

На верхней палубе появилась Шура. Навстречу ей вывернулся Ливеровский. Приподнял шляпу:

- Мы, кажется, ехали в одном вагоне.

- Чего? (Споткнулась, но вид Ливеровского был настолько предупредителен, что Шура приняла знакомство.) Я вас тоже видела...

- Знаете, - отдыхает глаз - глядеть на такую счастливую парочку.

- Чего?

- Я завистлив... Хожу все утро и завидую вашему мужу...

- Ах, вы про нас... Ну, многое вы знаете...

- Оставьте. Хотя удовлетворить хорошенькую женщину - не легкая задача... Правда.

- Чего? (Подавила смех.) Какая же я хорошенькая?

- Ну, ну... Отлично знаете себе цену.

- Вы кто - кинематографический артист?

Они прошли. Заросший мужик на корме опять заскри - пел:

- Ты еще не работал. Ты на бумаге работал. Ты меня не переспоришь...

- Да тятенька же! - Дунька чеснулась зеленой гребенкой.

Человек в сетке ответил: - Леший...

- Я - леший?

- Лешего социализму учить, так и тебя... Мы вас сломим...

- Антиресно!

- Да. - Дунька щипнула отца, да не выговорила, от волнения высморкалась в конец полушалки...

Заросший мужик:

- Хозяин был - хозяином и останусь. Свое добро не отдам, сожгу...

- Невежа, - с отвращением проговорил человек в сетке. - Колхоз по всей науке - высшая форма хозяйства. Упирайся, нет ли, - все равно ты мужик мертвый...

- Так ты и скажи, - силой меня в колхоз... Мы тебе поработаем, - все дочиста переломаем, все передеремся... Уравняли!.. Я, знаешь, какой работник, - за свое добро горло перегрызу... А другой - лодырь, пьяница, вор... Ему лень на себе блоху поймать... И ему даром мое добро отдай! Да я всех коров зарежу, лошадям ноги переломаю.

Дунька изо всей силы толкнула отца и - колхознику:

- Не видишь - он сумасшедший, не говори ты с ним...

Четвертый собеседник, болезненный мужик с лишаями на лбу, проговорил примирительно:

- Это правда: наука помогает...

- В чем она тебе помогает? - закричал заросший мужик.

- Она себя оправдывает.

- Наука?

- Мы все стали глубокомысленные. Взялись за работу сообща. По предписанию науки.

- Дурак сопатый...

- Это верно, за мной это утвердилось. С малолетства на хозяев работал, и работал плохо - с точки зрения, как у меня кила... Так и слыл - плохой человек... А наука меня от дела не гонит, я теперь у дела хлеб ем, - езжу на тракторе... А без науки, по природе, только кошка действует...