Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 1) (-)

- Здеся, - торопливо ответил красивый мужик с серьгой и, встряхнув блестящими от коровьего масла волосами, вошел в дом.

Тем временем Михаила Михайлович Камышин, потряхиваясь в дребезжащей тележке по горбатым доскам моста через глинистую реку Марью, въехал в село и, завидя зеленый купол церкви, перекрестился, не теряя достоинства, то есть помахал пальцами между подбородком и животом.

Всю дорогу представлял себе Миша, как лихо проедет по селу и все скажут: "Вон камышинский помещик". Но больше всего хотелось ему, чтобы так воскликнула дочь земского начальника: о ней Миша много думал, лежа в постели, хотя видал ее не часто.

Миша нахлестал мерина и, распугивая кур, сопровождаемый лающей собакой, подкатил по площади к крыльцу Павала-Шимковского и скосил глаза на окно с кисейной занавеской.

Маленькая ручка приподняла занавеску. К стеклу придвинулась женская голова...

"Она, - подумал Миша и поскорее отвернулся, - а я, господи, в пыли, и нос, наверное, не чист..."

Ворота отворил мальчик в валенках, и, бросив ему вожжи, Миша взошел на крыльцо, где, склонив головы в круг, что-то рассматривали крестьяне.

- Пропусти-ка, милейший, - важно сказал Миша, указательным пальцем нажав плечо загораживавшему дорогу мужику.

Мужик оглянулся, посторонился и сказал:

- Да ты прочти, Сизов...

- Я неграмотный; я отдал ей платежных шестнадцать рублей, получил фитанец.

- Вот, барин, прочитайте, мы тут не разберем, - обратился к Мише тот же мужик.

- Сомневаемся мы, - сказал Назар громко. Миша брезгливо, так же как тогда в хлеву,

улыбнулся и поднес к близоруким глазам клочок бумаги.

- "Получила от Петра Терентьева Карнаушкина Сизова долг шестнадцать рублей, Екатерина", - прочел он.

- Правильно, - кивая радостно головой и улыбаясь, сказал Сизов, - это я самый...

Степка выкрикнул следующего недоимщика, а Миша, отерев лицо, вошел в дом за мальчиком, который сказал:

- Не сюда, направо, в гостиную пожалуйте.

3

Войдя в длинную, с лопнувшими коричневыми обоями комнату, где вдоль одной стены стояли венские стулья, у другой - ломберный стол и лампа, накрытая вязаным колпачком, где засиженные окна были полны мух, Миша обернулся и поклонился сидящему в высоком кресле у стола сутулому старику.

На старике был надет серый капот, продранный на локтях, на шее красный платок. Когда он обернул к вошедшему узкое, давно не бритое, с крючковатым носом лицо, Миша еще раз поклонился, оробев от пристальных, устремленных на него, зеленых глаз.

- Что надо? - спросил старик шепотом.

- Мамаша прислала вам пару поросят... Лизавета Ивановна...

- Поросят, - прошептал старик Павала, и глупая улыбка растянула присохшие к беззубым деснам его губы, - Лизавета Ивановна, помню, помню и люблю вашу мамашу, садитесь, молодой человек.

Тощей рукой Павала запахнул халат и указал Мише на стул...

- А я кашку ем, - продолжал он, еще раз запахиваясь, - устаю от дел...

Придав глазам строгое выражение, Павала пододвинул к себе синюю кастрюльку и стал ложкой размешивать манную кашку,

- Хитрая штука хорошо сварить кашку, - продолжал он, - одна Катенька моя только и умеет. Нужно, чтобы кашка была не слишком густа и не слишком жидкая, молоко нужно сначала хорошенько истопить, да чтоб оно не подгорело, а изюм мочить всю ночь в мадере...

Павала положил в рот ложку каши и, закрыв глаза, начал часто пережевывать ее беззубым ртом, причем конец сухого его носа тоже двигался.

Миша так засмотрелся на Павалу, что из угла губы пустил слюну, подхлебнул, покраснев, а старик открыл глаза и проговорил:

- Вашей матушки дело у меня есть, тяжба с мужиками... разберем, разберем... Я, молодой человек, старого закала, я мужика знаю, он всегда виноват. Вор он, пьяница, в церковь не ходит, жалуется, что попы плохи... А сами друг у дружки снопы воруют. А помещицу Чембулатову сожгли и лошадям ее ноги перебили...

Павала, не в силах громко говорить, захрипел и, выкатив глаза, стал дергать шейный платок.

- Папаша, нельзя волноваться! - проговорила, входя, Катенька и улыбнулась Мише.

Он поднялся. Девушка протянула ему пухлую маленькую руку:

- Я вас в окно увидала... Давно у нас не были.

Нагнувшись к Мишиному уху, словно близко знакомая, она шепнула, повела выпуклыми своими, блестящими глазами на отца:

- Не волнуйте его... .

- Лизаветы Ивановны сынок, - сказал Павала-Шимковский, - как вас зовут-то?

- Миша, - подсказал Миша и тотчас добавил: - Михаил-с.

За стеной в это время послышались голоса, и Катенька поспешно подошла к двери, прихрамывая. От этого еще милее показалась она Мише. Павала же, повернувшись на шум, заорал, к изумлению Миши, басом:

- Гони их к черту, Катя! Алешка?

Голоса за дверью усиливались, и слышно было, как кричал Назар:

- Разве это порядки! Мы деньги платим, а она нам фитанец не выдает... Разве это фитанец? Цигарку свернуть...

- Дурак, - сказала Катенька тихо. - Куда же это старшина провалился?

Внезапно шум затих, и густой, спокойный голос вразумительно произнес:

- Чего шумите... шумите-то с чего? Какой фитанец, покажи?.. Самый истинный... А зачем тебе печать? Да ты за грудь не хватай! Эй! десятники!..

Возня и шум усиливались. Затем мужики затопали ногами, расходясь, громко бранились.

В комнату вошел, без шапки, кланяясь, коренастый мужик с черной бородой, в синем кафтане, с глазами чистыми, как цвет воды, - старшина Евдоким Лаптев.

- Здравия желаем, - сказал старшина, провел широкой рукой по бороде и усам, словно прогоняя улыбку, и крепко стал на коренастых ногах.

- Бунтует общество... - сказал он, не в силах, наконец, сдержать улыбки.

Павала, подняв голову, прищурился; Евдоким продолжал:

- По ихнему расчету, приходится податей по девяти рублей, да недоимок три, а начальник, мол, требует шестнадцать. Что с ними поделаешь... Я говорил, что начальство лучше их знает... Да еще в фитанцах сомневаются...

- Бунт... - прошептал Павала, багровея так, что на лбу налились жилы. - Бунтовать!.. За стражниками послать...

Он подпрыгнул в кресле, протянул над столом костлявые руки. Потом вдруг сел, успокоился и посмотрел на кашку.

Евдоким вздохнул:

- Слушаю-с...

Катенька, прихрамывая, подошла к Мише, тронула его за руку и улыбнулась опять, еще слаще:

- Пройдемте в сад, папа о делах будет говорить.

То, что Катенька называла садом, был огород, где рос крыжовник и малина и около плетня раскинула плакучие ветви старая ветла.

Миша, глядя на Катенъкину округлую спину, потряхивающуюся на ходу и припадающую чуть-чуть, в розовом с бантиками платье, краснел и бледнел от волнения, вытирал украдкой пот с лица. Проходя мимо своей тележки, он вытряхнул из мешка завизжавших поросят. Катенька обернулась с улыбкой. Наклонила набок голову, сказала "тега" и отворила калитку в огород.