Лев Толстой - Дневники и дневниковые записи (1881-1887)

Мысль эта оказывается мне очень нужна, в связи с китайской мудростью и с вопросом о том, что же делать. -- Вчера другое письмо от Мирского -- хуже.

[14/26 апреля.] Не спал ночь. Орлов "подмахнул" без меня комнату, другие вычистили. С детьми играли. Орлов говорит: неужели не может быть счастливой жизни? Я ставлю? Я не знаю. Надо в несчастной быть счастливым. Надо это несчастье сделать целью своей. -- И я могу это, когда я силен духом. Надо быть сильным, или спать. Пришел Алчевский. Потом я пошел к Вольфу. Прикащик обижается, что я не снимаю шапки. А у меня зубы болят. Я не извинился (1). Пошел к Алчевской. Умная, дельная баба. Зачем бархат и на птицу похожа? Я напрасно умилился. (2) Дома тяжело. Заснул после обеда. Пошел к Арм[фельд]. У нее Орлов В. И. и учительница. Живые люди, хорошо говорили. К Машеньке Трифоновской. Ее надо лечить от душевной болезни. Дома упреки. Но я промолчал. -- Бессонница. Да еще С. И. сообщила приятное.

Только бы люди перестали бороться силой. Смешно и трогательно, что революционеры наши (кроме бомб), борющиеся законным вечным оружием света истины, сами на себя наклепывают, что они хотят бороться палкой. А они и не могут этого по своим убеждениям.

[15/27 апреля.] Встал поздно, убрал. С детьми. Миша рассказал. Это художник. Почитал книгу Алч[евской]. Прекрасно. Леонид зашел. Нынче назвались профессора и А. М. Иду к Ге, Мамонтову и Прян[ичникову. Но застал Ге. С Пряничн[иковым] хорошо беседовал. Сказал ему неприятную правду. Дома обедал -- тихо. Пошел на балаганы. Хороводы, горелки. Жалкой фабричный народ -- заморыши. Научи меня, Б[оже], как служить им. Я не вижу другого, как нести свет без всяких соображений. Пришли Усов, Сухотин, Хом[яков]. Усов говорил интересное до 3-го часа. Таня больна, значит не лучше. -

[16/28 апреля.] Поздно. Всё нездоровится. Ничего не могу делать. Написал Урусову. И получил письмо Черткова с возмутительной запиской англичанина for their own dear saves [ради собственной их пользы.] Все преступники сумашедшие. Судья лечит. Зачем же он судит, а не свидетельствует? Зачем он наказывает? Прочел Тане и Сереже. Как он либерально жестоко туп. Мне очень больно было. Пошел к Мамонтову. Дешевые товары -- дикие, страшные женщины и кучера старцы, их рабы, ждут и принимают свертки. У пассажа смертная слабость. С трудом одолел. После обеда пошел к Олсуфьевым. Был экзамен -- Ад[ам] Васильевич] не выдержал. Распеванье -- не чисто. Ан[на] Вас[ильсвна]

настоящая. Дома Сережа -- сердитый. Они меня с Соней называли сумашедшим, и я чуть было не рассердился. Пошел в баню. Сидел за чаем -тяжело. Лег спать раньше. Попытки не курить -- глупы. Бороться не надо. Надо очищать, освящать ум. Всё бродит мысль о программе жизни. -- Не для загадывания будущего, к[оторого] нет и не может быть, а для того, чтобы показать, что возможна и человеческая жизнь. Да, Лелька рас- сказал, что Лукьян хочет бросить щеголять, пиво пить и курить, как Чертков, и давать бедным. Боюсь верить. -

[17/29 апреля.] Раньше встал, написал письмо Толстой. Прошение с высочайшими священными особами, отношения с высочествами уже невозможны для меня. Просить священную особу, чтобы она перестала мучить женщину!

За чаем она что-то как будто хочет сказать, но я боюсь ее. И тотчас заговорила не то. Правда, что смерть мне теперь скорее радостна. Ходил с Усовым в собор. У[сов] спорил с солдатом. Слабость. Живопись прекрасна. Философы в церкви с своими изречениями. -- Дома, пришла Дмохов[ская]. Принесла кучу матерьяла. Я поехал верхом, читал рукописи Дмох[овской]. Стихотворения Бардиноц тронули до слез. Всё это мне становится ясно. Они играли в революцию, верили, что они преступники и враги, все prenaient au mot [брали на слово]. Из них ясно выделяются организаторы убийств -- это то же, что жандармы и палачи по отношению к честным консерваторам. Пришел Сережа злой. И они вместе с женой и Костинькой два часа разрывали мне сердце. Я был порядочен, но вовлекся в разговор (1). "Возненавидели меня напрасно". Да, приходила учительница. Очень трогательная -- спрашивала: а что же цивилизация -- наука, искусство?

[18/30 апреля.] Поздно. Перечитывал рукописи, потом свою рукопись о переписи. Хочу ее напечатать в пользу несчастных. Я сомневался, нужно ли помогать политическим заключенным. Мне не хотелось, но теперь я понял, что я не имею права отказывать. Рука протянута ко мне. "И в темнице посети". Пошел к Юрьеву. Но дошел только до театра (Далее вымарано одно слово). Слабость хуже всех дней. Много думал на обратном пути. И в слабости надо найти силу, не бояться ее. Попытаюсь. Да, приходил Озмидов. Полон планов добра. Боюсь за него, но верю в него. Обедал мирно, заснул. Пошел ходить. Львов рассказывал о Блавацкой, переселении душ, силах духа, белом слоне, присяге новой вере. Как не сойти с ума при таких впечатлениях? Шил сапоги, напился чаю, пошел к Сереже до 2-х часов. Незначительная, но мирная и грязная беседа. Письмо от Черткова и ответ[ил] ему на правдивое признание.

Я ослабел в прямоте -- признак, что я ослабел в нравственно ной жизни.

[Апрель. Повторение.] Общая слабость и упадок духа. Праздность физическая и умственная. Условия жизни безумные -- которым я потакаю. Движение к худшему. Попытки разных работ, из к[оторых] ни на какой не остановился. -

[19 апреля/1 мая.] Поздно. Пришел Орл[ов] В. И., пока я убирал комнату. Он хороший, умный и трудовой человек; но у него нет еще своего пути. Он в общении думает найти его. Он пошел ходить по деревням и составил статистику. Я лишнее говорил с ним. Потом Долгор[уков], поговорил при жене -- как будто хорошо. Написал дневник и грустный вывод и иду к Юрьеву. -

Пошел дать телеграмму и встретил Черткова. Пошли на телеграф. Я или не понял его письма, или он не хотел говорить о нем. Но это б[ыло] разделение. Пришли домой. Обед, после обеда хорошо. Я устал. Он тверд. Вечером Писарев. Слишком долго сидели праздно.

[20 апреля/2 мая]. Поздно. Две классные дамы -- просить Евангелие. Приедет Юрьев, статья о переписи складывается -- ясно. Напишу. Начал писать, но нездоров. Поеду верхом. Ездил за город. Не даю в себе подниматься чувству радости жизни. И по вижу весны. И рад -- лучше. После обеда прошел с Стаховичем к Олсуфьевым -- смотреть лошадей. Там Александр Олсуфьев. Нехорошо, что определенно не выразил ему презрения (1). Рассказывал А[нне] М[ихайловне] свой план помощи карийским. Не нужно. Тщеславие (2). Вечером сел за сапоги. Пришел Юрьев. Ему говорил о помощи (3). Они болтали в роде сумашедших. Поздно лег. Жена всё не в духе. Я спокоен довольно. Затеял кончить статью о переписи. Не знаю, хорошо ли?

[21 апреля /З мая.] Поздно. Нашел статью (была черновая). Немного поправил. И понес в типографию. Я сам не верю в эту статью. Встретил Самарина. Был холоден, но недостаточно (1). Дурная привычка -- ценить в шляпах и колясках дороже. Самарин для меня то же, меньше, чем Петр лакей. Петра лак[ея] я не знаю, а Петра] С[амарина] уже знаю. Тоже и с Захарьиным, я доехал с ним до Твер[ского] бульвара (2). Дома обед. Ужасно то, что веселость их, особенно Тани -- веселость, наступающая не после труда -- его нет, -- а после злости, веселость незаконная, -- это мне больно. Пришел Фет и слабо болтал до Г 9. Поехал к Армфельд. Дочь писала, что просьбы за нее оскорбляют ее. Это так и должно быть. Там Успенская. Об Отечественных Зап[исках], что хорошо (2). Дома жена -- лучше. Но говорить и думать нельзя. Письмо от Урусова. Он хочет печатать -- пускай. Да, зашел к Олсуфьевым. А[нна] М[ихайловна] хочет поправить литографированное. Она тоже не совсем здорова, но ее пункт--милый. -