Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет

– Да, – говорю я, – через лес.

Он понимающе кивает, а потом снова спрашивает:

– Хотите, я скажу отцу, и он вас подвезет.

– А где отец?

– Да он недалеко, там, – он указывает рукой, – я могу сбегать.

– Да нет, я лучше прогуляюсь. – Мне действительно не хочется трястись на машине.

– Как хотите, – говорит маленький Скотт, я опять разочаровала его.

– Хотя, – говорю я, – мне ведь все равно нужны кое-какие продукты. К тому же твоему отцу не надо будет приезжать ко мне послезавтра.

– Так мне сбегать? – спрашивает он с живостью, и я думаю, что он просто хочет увидеть отца.

– Давай, – соглашаюсь я, – сгоняй.

Я сижу у них уже часа полтора. Сначала отец, крупный, медленный и очень основательный, готовит мне пакеты с едой, пока я с его женой, у которой удивительно ясный, открытый взгляд, пью кофе на кухне. Потом он заходит и тяжело садится за стол, она тоже наливает ему кофе, и он спрашивает, не хочу ли я остаться на вечер и пообедать у них, но я отказываюсь. Они очень милы, я бы с удовольствием болтала еще, но я устала и от разговора, и от людей, видно, отвыкла. Мне хочется быстрее попасть домой, я представляю, как сладко я улягусь на диване, набросив на себя теплый, ласковый плед, и открою книгу, я соскучилась по ней.

– Хорошо. Я вас сейчас отвезу, – соглашается хозяин и шумно отхлебывает из кружки. Все же я сижу еще минут двадцать, видимо, и им тоскливо в этом безлюдном захолустье, видимо, даже они, привычные к одиночеству, порой тяготятся им.

Мы садимся в маленький грузовичок и трясемся по ухабам лесной, даже не дороги, а, скорее, просеки, и он что-то рассказывает, голос его тяжеловесен, так же как и все в нем. Я не слушаю, а только киваю, пытаясь придумать, как бы незаметно расспросить его о Джимми. Я ничего не могу придумать и только потому, что мы уже подъезжаем к дому, спрашиваю грубо, в лоб:

– Джон, а этот Джимми, который жил здесь до меня, он, что, тоже из Нью-Йорка? – Как будто это единственное, чего я не знаю о Джимми.

Мой водитель задумывается, и я пугаюсь, что он ничего не скажет.

– Джимми, – вопросительно произносит он, – какой Джимми? А, этот, который был весной, я чуть не забыл. Вот память!

Он смотрит на меня, ожидая поддержки. Я улыбаюсь.

– Он из Нью-Йорка? – теперь уже он спрашивает меня, но я молчу. – Откуда я знаю, может быть, и из Нью-Йорка. Все писатели живут в Нью-Йорке, если не в Мэйне. – Он смеется, мне кажется, в такт автомобильной тряске.

– Так он писатель, – говорю я как бы сама себе. – Он снимал этот дом?

– задаю я следующий вопрос.

– Да нет, по-моему, он хотел его купить. Потому и приехал. Говорил, что здесь писать лучше: лес, океан, да и вид с веранды потрясающий. Впрочем, чего я вам-то говорю?

– И что, не купил?

– Вот этого не знаю. Может, ему не понравилось что, а может, запросили дорого. Не знаю.

Значит, дом предназначен для продажи, думаю я, значит, его могут продать в любой момент. Мой дом, мое убежище, мое спасение.

– В общем, он здесь проваландался недели две…

– Что? – Я не понимаю, о чем он.

– Я говорю, что Джимми, писатель этот, все ходил тут, смотрел. Рассказывал, что должен прочувствовать, как ему писаться здесь будет. Говорил, что от места очень зависит. Но так, видимо, и не решился.

– Ну и хорошо, что не решился, – зачем-то вставляю я. – Я сама его куплю.

Я замечаю, что мой собеседник смотрит на меня недоверчиво, но и уважительно одновременно.

– Дом-то дорогой, наверное, – предостерегает он.

– Да, – говорю я, – я знаю. Он и для меня дорогой.

Я действительно твердо решила, как только приеду в город, наведу справки, кто продает дом, и куплю его. И я добавляю, так как надо скоро прощаться:

– Вот тогда буду к вам часто на обед ходить.

Он снова смеется, мой добродушный собеседник, в такт уже тормозящих колес.

Как это важно, ощущение уюта, и ведь не поймешь, что именно его создает. Считается – любимые люди, семья, но ведь и не только, бывает, что запах, цвет или тепло, или, наоборот, ощущение прохлады. А бывает, что и снег за окном, или, что совсем странно, усталые, спешащие по улице люди. Как его определить, состояние души? Иногда ведь маешься без повода, не зная, куда себя приложить, а иногда все сживается с тобой и умиротворяет, и чувствуешь себя покойной, хотя и не знаешь почему.

Так и со мной: сначала диван податливо скрипит, и старая, толстая, местами потертая кожа прогибается кусками вмятин. А потом толстый пушистый плед и ровность секундного отсчета часов накрывают меня, и я расслабленно тянусь, удивленно понимая, что улыбаюсь, беспричинно, не для кого, даже не для себя. Мне хочется спать, и я закрываю глаза, свет совсем не мешает, наоборот, мне хочется заснуть при свете и во время сна, легкого, почти надкожного, знать, что ничего не меняется: все тот же свет, все тот же мерный звук, и так будет всегда.

Я и просыпаюсь с улыбкой, я свежа, на мне нет вялых следов дневного сна, и первое, что я делаю, это беру в руки книгу. Я открываю, как всегда наугад, и выбираю взглядом главу.

Возможно, люди видят мир по-разному. Нет, я не имею в виду банальное, что мир разноликий и у каждого свой субъективный взгляд. Я о том, что основные понятия, такие, как цвет и форма, у каждого человека абсолютно отличные. Так как это звучит абстрактно, то приведу пример.

Представим себе двух индивидуумов. Одного зовут «А», другого «Б». Оба они смотрят на полотно, выкрашенное в определенный цвет, и оба считают, что этот цвет – голубой, и оба называют его голубым. Но предположим, что цвет относителен и распознается людьми по-разному. Тогда оба, и А, и Б, видят один и тот же цвет не одинаково, хотя называют его одним именем: «голубой». Возможно, что в сознании А этот цвет представлен так, что, если бы он оказался аналогично представленным в сознании Б, тот назвал бы его красным. То есть оба видят его по-разному, но каждый из них тот цвет, который видит, называет голубым. И так во всем. Цветовая гамма у А и Б не совпадает, но совпадают названия. Например, небо оба называют голубым, листья зелеными, хотя то, что для одного зеленый, для другого, возможно, желтый.

Как же получилось, что А и Б называют разные цвета одним и тем же именем? Очень просто. Допустим, А является отцом Б. Когда Б немного подрос, А выводил его на улицу и говорил: «Посмотри, какое голубое небо». Тогда Б задирал голову и запоминал, что цвет, который он видит, называется голубым (хотя, повторим, что это совсем другой цвет, не тот, что видит папа А). С тех пор сынок Б всегда, когда видит цвет, похожий на цвет неба, называет его голубым, и А с ним соглашается, так как он тоже называет этот цвет голубым. Хотя опять-таки тот и другой видят разные цвета. Так и с зеленым, и с желтым цветом, и с красным, и с черным.

Называя цвета одних и тех же предметов одним и тем же именем, А и Б никогда не поймут, что видят их по-разному, и никогда не изобличат друг друга. Но если, предположим, А хотя бы на мгновение увидел мир, как Б, он бы подумал, что сошел с ума, потому что небо для него стало бы желтым, деревья – фиолетовыми, лица людей – синими и так далее. Конечно, физик скажет, что цвет – это точное понятие, определяемое длиной волны. Но, возражу я, где гарантия, что каждый из нас одну и ту же волну одинаково интерпретирует?