Юрий Трифонов - Нетерпение

- Ну, Ванюха, пойдем искать логово!

Да ведь и все так... Окладский вызывал нерадостные чувства. Ничего дурного, просто воспоминания: александровские хляби, крик "жарь!", неудача. Встречался с ним редко и к делам близко не привлекал.

Но сегодня оба были нужны, и Пресняков - крайне.

Аня Данилова, серьезная девица в пенсне, медичка и литераторша - писала какие-то рассказики из народного быта - саратовская подруга Степы Ширяева, встретила Андрея привычной конспираторской полуулыбкой.

- Я догадываюсь: вы не ко мне. Их нет.

- Будут?

- Трудно сказать. Вчера заходили. Подождите полчаса, если до восьми не придут, значит...

Андрей прошел в комнату. Данилова знала Андрея под именем Захара, считала его рабочим, близким к революционной партии, может быть, даже к ее верхушке, но подробнее - ничего. Как все политически-воспаленные девицы радикального толка - Андрей узнал таких в Питере много - Данилова несколько преувеличивала свою революционность. Она тут же, с места в карьер, затеяла острый разговор, даже в некотором роде с претензией: чего партия ждет? Почему наступила пауза? Почему нет ответа на казнь Розовского и Лозинского? Розовский совсем мальчик, казнен ни за что: нашли какой-то литографированный листок и список некрасовской поэмы "Пир на весь мир". А Лозинский погиб за одну прокламацию. И партия молчит!

- Вот у нас на курсах, когда профессор Трапп - тот самый, что приводил в чувство Соловьева, он читает у нас фармакологию - вздумал рассказать об этом случае, о том, как цианистый калий разложился и Соловьев не смог себя умертвить - знаете, что мы сделали?

- Что же?

- Все, не сговариваясь, встали и покинули аудиторию!

Было сказано очень гордо. Андрей едва подавил улыбку.

- Вы прекрасно поступили. Но, может быть, и партия не теряет времени даром?

Теряет, теряет. В Александровске потеряли, в Одессе потеряли. Радикалы кипятятся попусту, но в чем-то правы. Уходит драгоценное время, мы ждем каких-то фантастических благ от Лорис-Меликова, но ведь ни черта не будет, умные люди это понимают.

- Пауза, я думаю, вызвана тем, что общество - ну, я имею в виду толпу, читающую газеты, пока загипнотизировано обещаньями Лорис-Меликова. Но через полгода блеф обнаружится.

- И партия начнет действовать? - Ее глаза под стекляшками пенсне, добрые, близорукие, горели нетерпением.

Подумал: и эта милая женщина торопит убивать, взрывать, подталкивать историю. Что же такое: мода? Потребность души? Или же громадная, всеобщая невозможность жить по-прежнему?

Он усмехнулся.

- Два месяца нет покушений, никого не убивают - и уже скучно? Что за безобразие, да? - Все больше веселился. - Почему бездельничают? Совсем разленились в этом своем подполье!

- Вы пародируете одну мою знакомую, - сказала Данилова. - Я к таким идиоткам себя не отношу. Но правда вот в чем: да, мы привыкли к существованию этой силы. Скажу больше: мы ее мистифицируем. Как древние мистифицировали силы природы. Нечто неотвратимое, роковое. Летом должна быть гроза, блистать молния, гром должен поражать грешников. Вот и удивляешься: почему нет грозы? Я знаю многих, которые причастны к этим небесным явлениям - знала Степана, знаю Преснякова, Ваню, вас, других, - но какая странность: отношусь к вам, как к обыкновенным людям. Не могу поверить, что вы громовержцы!

- Мы и есть обыкновенные люди. Громовержцы - это другие.

- Ну-ну! - Она погрозила пальцем. - Не прибедняйтесь. О вас, Захар, я ничего не могу сказать, но о Преснякове знаю точно: он убивает шпионов. Одного из тех, кого он прикончил, я даже хорошо знала: Жаркова, наборщика. Ничтожный человечек, жалкий какой-то, нервный. В Саратове его звали "Суслик". И все же, когда представляю, как ражий Андрей Корнеевич где-то его сграбастал и стал душить, такого щуплого...

Тут доброжелательная болтунья понесла вовсе вздор: да, Жарков выдал типографию, смерть по заслугам, но само убивание, мольбы жертвы - Пресняков рассказывал, что тот даже не сопротивлялся - представить невыносимо.

Вот они, наши радикалы: жаждут большой крови, а от малой падают в обморок. Почему-то особенно обозлил Пресняков. Расписывать свои подвиги перед курсистками: что может быть глупее?

И когда в девятом часу оба приятеля явились, Андрей был с ними сух. Пришла и подруга Даниловой курсистка Макарова, сели пить чай, Окладский принес какие-то сласти, банку меда, колбасу - видимо, тут было принято ужинать в складчину, потому что никто его не благодарил, наоборот, девицы помыкали им, как прислугой.

- Ваня, самовар! Ваня, нарежь хлеб, только не по-извозчичьи!

Окладский все делал проворно, летал из комнат на кухню, из кухни на двор, выносил мусор, прочищал газовую горелку, балагурил, дурачился, а его здоровенный друг сидел на кушетке, ногу на ногу в смазных сапогах, и мрачно смолил папироску. Улучив минуту, Андрей сказал Окладскому:

- Завтра будь здесь, утром придет Дворник, ты ему нужен. Станок наладить.

- Будет сделано, ваше благоутробие! - выпучивая глаза и козыряя, выпалил Ваничка.

Подруга Даниловой хохотала. Ваничка ее потешал. Да, тут веселая компания, и он вроде бы пятый лишний. Пресняков тоже потешал, по-своему. У Даниловой оборвался шнурок от пенсне, Пресняков сделал из него петлю, накинул на шею и стал затягивать. Девицы с гневом на него набросились.

- Что вы делаете? Перестаньте сейчас же!

- А что? Привыкать надо, - был невозмутимый ответ.

Ваничка в восторге хохотал. Поговорить о деле не удавалось. Андрей сделал Преснякову знак, вышли.

- Слышь, тезка! Ты зря болтаешь о своих подвигах на Невском льду.

- Кому болтаю? Степан об Аннушке говорил, как о родной сестре...

- И сестрам знать не нужно. Ну ладно, дело твое. Не маленький. Сам знаешь, ищут тебя днем с огнем. - Самолюбивый Пресняков побледнел от выговора, и Андрей положил ему руку на плечо. - Я тебя по другому делу ждал. Вот, от нашего агента. По твоему ведомству.

Протянул листок с фамилиями: Клеточников передал сведения о шпионах-рабочих. Преснякову, который знался только с рабочими, якшался с ними по трактирам Петербургской стороны и Васильевского острова, иметь такую бумажку было необходимо. Схватил ее и при свече в коридорчике читал, скрипя зубами. Андрей спросил:

- Знакомые есть?

У Преснякова было свойство не отвечать сразу.

- Ну! Есть, что ли?

- Есть, вроде. Двое... - Опять пауза, скрипенье зубами, рассматривание бумажки. Тяжелый человек Андрей Корнеевич, все у него пудовое: кулаки, мысли, молчание. - Но я об них догадывался.

Аккуратно свернул бумажку тяжелыми пальцами, засунул куда-то за пазуху, тщательно.

- Еще к тебе, Корнеич, дело. Богородский не знаешь где? Богородского третий день не можем найти...

В квартире снимали две комнаты какие-то люди, в коридоре говорить не дело, спустились по черной лестнице вниз. Андрей рассказал недавно услышанное от Клеточникова: о Гольденберге, о том, что готовится процесс, где будут судить Степана, Квятковского, Зунда, вероятно и типографщиков, очень скоро, летом, и Гришка намерен выступить с большими разоблачениями. Как воспрепятствовать? Это сейчас первейшее дело. Заткнуть Гришке рот. Казнить его там, в Трубецком бастионе, теперь уж, верно, не удастся. Андрей произнес "верно", потому что глупо надеялся на то, что Пресняков, самый изобретательный и беспощадный из "громовержцев" - еще три года назад организовал особую группу для казни шпионов - вдруг скажет: "Почему же не удастся?" Нет, Пресняков молчал, даже голову опустил, соглашаясь. Гришку там не достанешь. Напугать? Он не из пугливых. В этом деле есть какая-то тайна. Не просто предательство. Зная Гришку с его пузырящимися мозгами, можно догадаться, что тут возникла путаница, включилась в действие некая сила, невидимая со стороны. Словом, нужен Богородский: установить с Гришкой связь. Через Зунда, который там же, в Трубецком бастионе. Сначала пригрозить, трахнуть кулаком. Пускай он очухается. Потом открыть дураку глаза...