Юрий Трифонов - Нетерпение

- Ладно, соглашаюсь! Читай, как будет без этого...

Тигрыч чем хорош: не стоит насмерть. Поспорит, поспорит и, вняв разуму, соглашается.

- Итак, читаю с этого места, - сказал Дворник. - Тарас, садись, не засть света! Слушай внимательно, завтра идет в печать. - Андрей сел на кушетку рядом. Дворник, слегка запинаясь, но громко и внятно, читал: - "Вместе с тем Лорис ловко эксплуатирует лакейское чувство разных газетчиков, милостиво допуская их до разговоров с собой: убытку ему никакого, а газетчики млеют и рады на стену лезть ради доброго барина. Отрывая от нас либеральную партию, Лорис намеревается то же сделать и относительно молодежи. Недавно вышедшее правительственное распоряжение сулит не только помилование, но даже полное возвращение прав ссыльным по студенческим историям. Со студенчеством Лорис заигрывает и лично, призывая к себе их представителей..."

- "Представителей" непременно в кавычках! - сказал Тигрыч.

- Да, в кавычках, далее: "...обещает всякие льготы. То же распоряжение, очевидно, имеет целью внести разделение в ряды самой радикальной партии, открывая возможность отступления всякому изменнику, всякому слабому духом. Нужно думать, что в скором времени Лорис разделит радикалов на более и менее опасные фракции и начнет покровительствовать более мирным революционерам.

Что ж, политика не глупа! Сомкнуть силы правительства, разделить и ослабить оппозицию, изолировать революцию и передушить всех врагов порознь не дурно! И заметьте, что всех этих воробьев предполагается объегорить исключительно на мякине, не поступившись ничем".

- Насчет мякины - это прекрасно, Тигрыч! - сказала Ивановская.

- Дальше идет пассаж, который мы вычеркиваем. Так? - спросил Дворник. Насчет гнусного лицемерия, собачьих мозгов и так далее. Ты согласен?

- Согласен, чиркай. Братцы, вы не представляете, как трудно нам, пишущим в легальной печати, находить верный тон! Я вспомнил случай с Кривенко... Тигрыч засмеялся. - Помните, он писал для нас статейку о Маковском циркуляре? В первом варианте ни черта не получалось, одна площадная ругань. Спрашиваем: Сергей Николаевич, что с вами? А я, говорит, когда почувствовал свободу от цензуры, так переполнился злобой к правительству, что не мог найти других выражений, кроме отборной брани!

- Ну хорошо, не отвлекай анекдотами, поехали дальше, - сказал Дворник. Дальше все без изменений. А концовка теперь выглядит так: "Увенчается ли политика армянского дипломата успехом? Это, конечно, зависит от количества ума и гражданского чувства, какое окажется в наличности у российских людей. Политика Лориса вся построена в расчете на глупость и своекорыстность общества, молодежи, либералов, революционеров. Мы сильно надеемся на то, что расчет окажется неверным, что общество не проведешь одними обещаниями, что молодежь не подкупишь стипендиями и предоставлением карьеры, что революционеры сомкнутся теснее, чем когда-либо". Ну, и далее весь абзац, как был. Сразу затем - Тарас, слушай, ты этого не знаешь, вчера получено! - пойдет письмо Шмидта, начальника Третьего отделения.

Письмо, которое прочел Дворник, было кратким посланием Шмидта начальнику одного из губернских жандармских управлений. По-видимому, распространялось секретно по всем губерниям. Смысл такой: в обществе ходят слухи о каких-то якобы намечающихся преобразованиях, об упразднении некоторых государственных учреждений (читай: Третьего отделения!), и господин Шмидт по поручению Лорис-Меликова спешит сообщить, что все это - измышления, не имеющие ничего общего с правительственными намерениями. Великолепно! "Листок" выходил хорошенькой бомбой, которая взорвет надежды некоторых тупоумных мечтателей, расплодившихся за последние месяцы бессчетно, как вороны.

Лила из соседней комнаты звала пить чай. Все были возбуждены, веселы: партия опять на коне и завтра подаст голос! За чаем Лила рассказывала, как проворно, толково Ваничка наладил станок. Дворник привел его в десять утра, а в четверть двенадцатого работа была закончена, и пошел отличный набор.

- Но должна вам сказать, Григорий, - она называла Андрея по одесской привычке Григорием, впрочем, иногда и Тарасом, и Борисом, - этот ваш Ваничка занятный фрукт. Моя бабушка умела определять людей по носам. И вот таких, как Ваничка, остроносых, называла "Хитрый нос". Ух, он и каналья, этот Ваничка!

И опять, глядя на Андрея и как будто рассказывая ему одному, она улыбалась и глаза ее блестели.

- Почему же каналья? - спросил Андрей. - Он, кстати, обладает профессией, чего нет ни у кого из нас...

- Ваничку не обижайте. Он мой воспитанник, - сказала Паня Ивановская. Все знали, что ее брат, доктор Василий Великий, нашел Ваничку лет восемь назад среди фабричных мальцов, взял в свою школу-коммуну, и с тех пор Окладский воспитывался среди революционеров, как приемный сын.

- Воспитание ты ему дала не блестящее. Все норовил меня потискать, сказала Лила, шутливо подмигивая, - тоже этак проворно, умело, как унтера тискают прислугу в сенях.

- Ой! Когда же это? - испугалась Паня.

- Знаем когда. Ты не заметила. Но я не об этом. Это как раз ничего, допустимо.

- Нет, это совершенно недопустимо! - возвысил голос Дворник. - Я ему уши надеру, сморчку.

- Да вы с ума сошли. Бог с вами! Господи, я еще доносчицей вышла. Человек нас выручил, исправил станок...

- За это ему спасибо, а за то - получит по сусалам, - Дворник показал кулак.

- Дворник, не смейте! Я на вас смертельно обижусь, если вы что-либо предпримете. Все это вздор. А вот что мне действительно не понравилось, так это его постоянное: "жарь!", "жарь!" Чайник ставит на стол: "жарь!" Станок запускает: "жарь!" Ведро с мусором попросила вынести, он возвращается, протягивает пустое ведро: "жарь!" Ну, что за дурачок, скажите на милость?

Кибальчич вдруг заговорил - как у него это бывало, без всякой связи с предыдущим - о выкупе частных железных дорог государством в Пруссии, разговор об Окладском прекратился. Но Андрею история с "жарь" тоже не понравилась.

На улицу вышли поздно, втроем: Тигрыч, Дворник и Андрей. Правилом было втроем по возможности не шататься, Тигрыч быстро отпал, растолкал сонного "Ваньку", поехал к себе на Литейный. И Катенька, наверно, места не находила, нервничала. Дворника и Андрея никто не ждал. Они шли медленно, дышали белой ночью: похоже было на ранний сумеречный вечер, и только пустые улицы и темные окна домов говорили о полночи, о сне города. Дворник рассказывал, как днем встретился с Богородским - Пресняков вчера его отыскал - и передал задание насчет Гришки.

Богородский был сыном смотрителя Трубецкого бастиона полковника Богородского. Через него, сына, удавалось иногда сноситься с заключенными: он доставал для тюремной библиотеки книги, и в некоторых делались особые знаки, наколки иглой. Потом, на свиданиях, сообщалось, какую книгу взять. Зунделевичу надлежало взять роман Писемского "Взбаламученное море".