Ольга Туманова - Плесень

В углу кабинета все еще стояло Переходящее Знамя ЦК КПСС темно-вишневого бархата, еще недавно символ успеха, премий, льгот, а теперь - не знаешь, как к нему и относиться.

Директор широко развел рукой: прошу, отключил селектор и поджал губы, что означало серьезность и особую значимость предстоящего разговора. Когда Иванюта поджимал губы, его короткая шея как бы сливалась с щеками и лицо становилось похоже на чулочную маску Фантомаса.

Патрин уселся на стул, длинноногий петух. Брюки приподнялись, стали видны красные носки и полоска незагорелой кожи. На беленькой рубашке совершенно ненужные при его поджарости подтяжки. Насмотрелся в журналах на фотографии партийного руководства.

С тех пор, как Фридман, который чувствовал запах паленого, когда жаркое еще ставили в духовку, отказался быть парторгом, Иванюта менял на фабрике третьего. Третью квартиру райкому подарил, и все псу под хвост. С Фридманом было легко. Тот влетал утром: "Патрон! Приветствую!". Пара новых анекдотов, свежая сплетня про какую-нибудь фабричную бабу, и все раскидали, быстренько спланировали, кто куда едет, кто чем занимается. Перед собранием решат, за что парторг покритикует директора. Рабочие, те до сих пор в восторге: и Фридман проявлял принципиальность, и директор не преследовал за критику. А в субботу накрыт стол, и на все готовые девочки. За долгие годы Фридман единственный, с кем Иванюта приятельствовал. Чтобы сохранить Фридмана, Иванюта заставил уйти с фабрики Кузьмина. Тот, как никто, был на своем месте, но Яшка на другую должность не соглашался. Ни на какой другой фабричной должности таких денег не накрутишь, да и те, что сделаешь, будут на виду у рабочих.

Патрин усилием воли погасил злую усмешку. Он знал, что управленческие бабы на днях отправили жене Иванюты анонимку, просили с годовой премии (а она у Иванюты, судя по партвзносам, пять тысяч при окладе триста рублей) купить директору новые брюки. Или хотя бы нитки, и поаккуратнее заштопать ширинку на этих.

Этот пижон был обязан ему всем. Все, что он сегодня имел, все дал ему он, Иванюта. От тещи, где жил мальчишкой, тут же, едва пришел на фабрику, переехал в новую, свою квартиру. Минуя все очереди, отстоял ему ее и на профкоме и на совете трудового коллектива. Тут же нашел ему дачный участок. В очередь на машину встал. Премию годовую получил, чуть меньше его, директорской, за что? Он, директор, работает по двенадцать часов в сутки, все субботы и воскресенья доложен хотя бы несколько часов провести на фабрике, да еще какое-нибудь заседание придумают. Его всюду дрючат, он крутится, выкручивается, балансирует на проволоке перед любым сопляком из ОБХСС. Что корма, что стройматериалы все обходными путями только и достанешь. А этот привезет музыкантов на похороны - вот и вся работа за день. К рабочим в цеха не загонишь, он их боится, да и времени у него никогда нет, все бумажки пишет.

С Фридманом они почти кругом ездили вдвоем. Подшефным морякам-пограничникам - дарили всевозможные телевизоры и другую аппаратуру, а те их встречали разливанной рекой - и спирт, и свежая рыбка, и деликатесы. Но этот пусть один съездит.

Давно ли он в одних и тех же брючках парусиновых бегал, а теперь тройки меняет не реже Фридмана. И фифа его в поселковых магазинах за любым импортом норовит без очереди прошмыгнуть, фабричных расталкивает, мутит народ, будоражит. Не может договориться по-тихому. Тоже премию получила - сад-то фабричный. Кто бы ее взял воспитателем без образования, если бы не он? А этот... кречет так и не понял за два года, как надо вести себя, чтобы ходить в белой рубашечке...

Ладно, - успокоил себя Иванюта. - Надо будет - всех поменяем.

Так они смотрели друг на друга.

Усталая озабоченность украшала лицо директора. Тренированные мышцы не пропускали наружу ни одной эмоции. А щенок только думает, что научился владеть собой. За ту паузу, что выдержал директор, на лице Патрина сменилась палитра красок. А ведь, небось, и в кабинете, прежде чем выйти, перед зеркалом маску на себя примерил, и в приемной перед зеркалом задержался, но все замечал директор: и игру лица, и длинные холеные пальцы, ничего, кроме ручки и ложки в руках не державшие, и быстрый взгляд на его брюки, чуть видные под столом, и усмешку, что предательски выскочила на мгновение из-под маски. Дурак! Завтра директор обмолвится в гараже, а лучше в кормоцехе: "Всех бездельников нам не прокормить", да Геннадий "проговорится", что ты из фабричной прибыли четыре тысячи себе в карман положил в виде премии за ни за что, и вылетишь ты с фабрики на волне пролетарского гнева, только опилки на птичниках взовьются.

Однако время не терпит.

- Слушай, комиссар, - заговорил Иванюта, по-простецки округляя глаза и растягивая гласные. - Я только сейчас узнал, что у нас партвзносы не платят? Что ж ты молчишь? Я помогу. Давай, собирай комиссию у меня в кабинете. Позови Маркову, из райкома кого хочешь. С Фридманом посоветуйся. И давай действовать! Что ты! Пусть один-два подадут заявление, ничего страшного, зато остальные поймут, что хватит разводить демагогию, дело делать пора. Надо тебе на профсоюзном собрании выступить. По-деловому, по-партийному. Покритиковать, невзирая на лица. И мне указать. А как же? Почему же нет? Я такой же коммунист, как и все. Я в субботу был на яйцескладе, слушай, это же безобразие: мухи, подъездная дорога разбита, слесарь, ну этот, кореец, как его там? Ким, что ли - пьян был! Да ты что! Надо же меры принимать. Народ нас не поймет. Конечно, с себя я вины не снимаю, не успеваю за всем уследить. Вот ты мне и укажи на планерке, что директор по субботам по птичникам ездит, а яйцесклад упустил, и там творится безобразие. Пора там выборы провести, мы от жизни отстали. Не справляется Юдина - предложи свою кандидатуру от парткома. С Фридманом посоветуйся. И ставь вопрос на совете трудового коллектива. И готовься к партсобранию. Объявляй на планерке, я поддержу. За неявку лишить пятидесяти процентов годовой премии - все явятся, как миленькие.

И не слушая, что отвечает Патрин, Иванюта уже протягивал руку навстречу заглянувшему в дверь Танаеву, главному энергетику:

- Заходи, заходи.

И, не глядя на парторга, завершил беседу:

- Давай, действуй. Будут трудности - заходи.

Круглое, покрытое плоской волосней лицо Олега Антоновича Танаева должным образом выражало усталость и озабоченность. То работяги могут влетать в кабинет директора со злостью, со слезами, с бранью. Итээровцы, а уж тем более главные специалисты, заходят с единым выражением на лице, словно им в приемной выдают одну и ту же маску, как мантию в приличном суде.

Танаев пришел на фабрику почти день в день с Патриным. Были они одногодки. Оба на другой же месяц получили квартиры в новом доме, и даже в одном подъезде, и в одном детском саду стали работать их жены. И по статусу друг другу подходили. Все складывалось удачно. Обменялись визитами. Стали дружить семьями.