Иван Тургенев - Фауст

Внутренняя мотивировка отношения Веры к поэзии как к источнику ложно направленного воображения и несбыточных мечтаний могла быть подсказана Тургеневу и E. E. Ламберт, которая 24 мая (5 июня) 1856 г. писала Тургеневу: "Я бы приняла ваш совет заняться Пушкиным, хоть бы для того, чтоб иметь с вами что-нибудь общее, но бог знает, что мне ничего не следует читать кроме акафиста. В душе моей часто было темно Пушкин пробуждает лишь одни страсти - не потому ль его любят женщины и поэты? В нем есть жизнь, любовь, тревога, воспоминания. Я боюсь огня" (ИРЛИ, 5836, ХХХб, 126).

"Фауст" Гете не случайно привлек внимание Тургенева. Еще в молодости студентом Берлинского университета, под влиянием лекций профессора гегельянца Вердера и кружка Беттины фон Арним, Тургенев увлекался Гете и воспринимал его как романтика, пафос отрицания которого был направлен против "ига преданий, схоластики" во имя прав и свободы отдельной личности, яркой романтической индивидуальности. В 1844 г. Тургенев опубликовал в "Отечественных записках" свой перевод "Последней сцены" первой части "Фауста". Выбор этой сцены знаменателен и существенен для замысла будущей тургеневской повести: в этой сцене дается трагическая развязка судьбы Гретхен, история которой произвела столь сильное впечатление на героиню повести Тургенева.

В 1845 г. Тургенев посвятил "Фаусту" в переводе М. Вронченко специальную статью, в которой по-новому подошел к творчеству Гете. Вслед за Белинским и Герценом, которые в 30-е годы, испытав воздействие Гегеля и Гете, к 40-м годам преодолевают немецкий философско-поэтический идеализм и критически относятся к политическому индифферентизму Гете, Тургенев объясняет прогрессивные черты трагедии Гете и ее историческую ограниченность связью "Фауста" с эпохой буржуазных революций. "Фауст, - писал Тургенев, является нам самым полным выражением эпохи, которая в Европе не повторится, - той эпохи, когда общество дошло до отрицания самого себя, когда всякий гражданин превратился в человека, когда началась, наконец, борьба между старым и новым временем, и люди, кроме человеческого разума и природы, не признавали ничего непоколебимого" (наст, изд., т. I, стр. 234). Признавая великую заслугу Гете в том, что он заступился "за права отдельного, страстного, ограниченного человека", "показал, что человек имеет право и возможность быть счастливым E не стыдиться своего счастия", Тургенев, однако, видит в "Фаусте" отражение трагедии индивидуализма. Для Фауста - по Тургеневу - не существует других людей, он живет только собою, его страстные поиски истинного смысла жизни ограничены сферой "лично-человеческого", в то время как "краеугольный камень человека не есть он сам, как неделимая единица, но человечество, общество..." (там же, стр. 235). Поэтому Тургенев считает "Фауста" ступенью, пройденной человеческой мыслью, и противополагает ему произведения нового времени, которые волнуют читателя не только "художественностью воспроизведения", но и своей социальной проблематикой.

Тема "Фауста" имеет свою давнюю традицию в европейской и русской литературе; в развитии ее Тургенев, для которого "Фауст" Гете послужил поводом к разработке оригинального, независимого сюжета, занимает своеобразное место {См об этом: В. Жирмунский. Гете в русской литературе. Л., 1937, стр. 357-367; Д. С. Гутман. Тургенев и Гете, - Ученые записки Елабужского госуд. педагог, ин-та, т. 5, 1959, стр. 172-173; E. Rosenkranz. Turgenev und Goethe. "Germanoslavica" Ing. II, 1922-1933, Hf. l, стр. 76-91; Dr. Katharina Schutz. Das Goethebild Turgeniews. Sprache und Dichtung. Hf. 75. Bern - Stuttgart, 1952, стр. 104-113; Charles Dedeyan. Le theme de Faust dans la litterature Europeenne. Du romantisme a nos jours. I. Paris, 1961, стр. 282-285.}.

В своей повести Тургенев, как и Пушкин в "Сцене из "Фауста"", "дает вполне самостоятельную концепцию проблемы "Фауста", существенно отличную от идеи Гете" (В. Жирмунский. Указ. соч., стр. 138), "привносит в него ("Фауста" Гете) характерное для него понимание жизни претворив тему на свой лад" (Charles Dedeyan. Указ. соч., стр. 285). В тургеневской повести проблематика "Фауста" Гете соотносится с воспроизводимой писателем современной ему русской действительностью и его собственными исканиями тех лет.

Остановившись в начале повести на первых юношеских впечатлениях Павла Александровича Б. от гетевского "Фауста", Тургенев воспроизводит весь комплекс связанных с ним своих личных воспоминаний, - здесь воспоминания и о сценическом воплощениии трагедии Гете на берлинской сцене, и о партитуре "Фауста" Радзивилла (см. реальный комментарий, стр. 412). "Фауст" ассоциируется у Тургенева со временем его студенчества, порой молодых "желаний" и надежд (см. стр. 11). И далее "Фауст" сделан психологическим центром повести, выступает как важный момент в формировании ее героев, как кульминация развития событий. Знакомство с "Фаустом" Гете, который был воспринят героиней повести прежде всего в плане изображенной в нем любовной трагедии, помогло ей осознать неполноту своей жизни, разрушило барьер, воздвигнутый старшей Ельцовой, решившей построить жизнь дочери только на разумных, рациональных началах, отгородив ее от сильных чувств и страстей. Вера предстает в повести как натура цельная, прямая и самостоятельная, которая, полюбив, готова идти до конца, преодолеть любые препятствия, и Тургенев, вслед за Пушкиным, отражает в ее образе рост мысли и самосознания русской женщины того времени. Однако, показав неизбежность и закономерность пробуждения Веры от искусственного сна, в который она была погружена, и приобщения ее к жизни, Тургенев одновременно говорит о невозможности личного счастья, о наивности, тщетности и эгоистичности стремлений к нему.

Повести предпослан эпиграф из "Фауста" Гете: Entbehren sollst du, sollst entbehren ("Отречься должен ты, отречься") и, завершая ее сюжет трагической развязкой, Тургенев от лица своего героя призывает к отречению, к отказу от "любимых мыслей и мечтаний" во имя исполнения общественного долга. Несмотря на гетевский эпиграф, который как бы служит исходным моментом концепции Тургенева, в повести содержатся элементы внутренней полемики с Гете. Само "отречение", как верно отмечала К. Шютц, у Гете имеет иной источник, чем у Тургенева. Если для Гете, бунтующего в "Фаусте" против житейского аскетизма как "прописной мудрости" (см. реальный комментарий, стр. 411) "отречение" является, по определению К. Шютц, "свободным самоограничением", на которое "человек идет добровольно, становясь властелином своей творческой силы", то Тургенев, по ее словам, "исходит из пессимистических предпосылок и приходит к отречению из оценки своей жизни и окружающего мира" (Dr. Katharina Schutz. Das Goethebild Turgeniews. Sprache und Dichtung. Hf. 75, Bern - Stuttgart, 1952, стр. 107). "Жизнь тяжелый труд", "не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он (человек) дойти, не падая, до конца своего поприща..." - таково философское заключение повести.