Юрий Тынянов - Малолетный Витушишников

- Без двух в козырях. Это человек! Пушкина он считал раздутым рекламой.

Особенно не нравился ему "Евгений Онегин", где говорилось об Одессе:

В Одессе пыльной...

В Одессе грязной...

Я сказал...

Я хотел сказать...

- Что это за стихи? - говорил он.

Вообще же не чуждался поэзии. Был склонен ценить Бенедиктова:

Взгляни, вот женщины прекрасной

Обворожительная грудь.

- Это картина, - соглашался он.

Ему нравилось также изображение цыганского табора у этого поэта и знаменитой Матрены, которую он лично слышал у Ильи:

А вот "В темном лесе" Матрена колотит,

Колотит, молотит, кипит и дробит,

Кипит и колотит, дробит и молотит,

И вот поднялась, и взвилась, и дрожит.

- "Дрожит" - это картина, - говорил он. И отзывался о поэте:

- Его даже Канкрин считал очень способным человеком.

Больше всего его здесь удовлетворяла, как он выражался, аккуратность поэта, которую он видел в этих стихах:

- Сначала он говорит: колотит, молотит, кипит и дробит, без разбору, а потом уже с разбором: кипит и колотит, дробит и молотит. Это человек.

Ему нравился большой размах, хотя сам он был человеком сдержанным.

Так, например, из женщин он ценил Жанетту с Искусственных минеральных вод, которая первая ввела таксу на каждую руку и ногу в отдельности.

- Это женщина, - говорил он.

Но допускал существование и других. Когда кто-то отозвался тут же о покойной актрисе Асенковой, что она - святая, Родоканаки согласился:

- Это другое дело. Это святая.

При величайших операциях, которые он вел, он вовсе, однако, не был каким-нибудь отвлеченным человеком. Он живо понимал людей, и для него не было понятия "человеческая слабость", а только: "привычка".

Комбинации он составлял ночью.

На кроватном столике всегда стояли у него сушеная седая малага, сигары, вино. Он обдумывал план, жевал малагу, запивал глотком красного желудочного вина, выкуривал сигару - и крепко засыпал.

Когда Конаки-сыновья, связанные с ним деловым образом, посетили его, он прежде всего приказал им успокоить женщин:

- Пусть не плачут и сидят дома.

Затем, расспросив подробности, некоторые записал и отпустил их, успокоив.

В голове у него не было еще ни одной мысли.

Ночью он сжевал ветку малаги, выпил зеленый ремер-бокал и выкурил цигарку.

Он составил предварительный план действий и заснул.

21

Назавтра стало известно, что у Родоканаки будет дан фешьонебельный бал, на котором будет петь сама дива, госпожа Шютц.

Комбинации свои Родоканаки обычно строил на привычках нужных лиц. Если чувствовалась нужда в каком-либо определенном лице с известными привычками, оно приглашалось почтить присутствием обед.

Ни мраморов, ни мундиров; открытый семейный доступ к человеку. Разговор все время о Карлсбаде, Тальони, Жанетте из Минерашек, строительстве нового храма и конного манежа архитектором Тоном, о крупном проигрыше барона Фиркса в Экономическом клубе, о гигантских успехах науки: гальванопластике - все это смотря по привычкам лица; наконец, о сигарах Водевиль-Канонес.

- Я люблю Трабукко, - говорил Родоканаки.

Если гость также любил Трабукко, ему назавтра же посылались с лакеем две коробки отборных.

Разговор велся пониженным голосом; Родоканаки был внимателен и относился серьезно даже к вопросу о Жанетте. В судьбе ее принимал участие министр финансов, и предметом беседы как бы выражалось уважение к собеседнику. По части винных откупов Родоканаки считался самым сильным диалектиком. Он не любил, когда лакей докладывал о срочном деле.

- Меня нет дома, - говорил он сдержанно и не оборачиваясь.

А при прощании говорилось что нужно, и если условия заинтересованных лиц бывали приемлемы, - все кончалось. Если же нет, - производились розыски, знакомства, обходные действия и подыскивалось более важное и при этом более сговорчивое лицо.

Все происходило перед лицом прочных деревянных стен, паркетов, старых ковров и коллекции китайской бронзы и имело спокойный и глубоко основательный, даже исторический вид. И действительно, у каждой вещи была своя история - пивную кружку на камине подарил князь Бутера в Карлсбаде, а бронза - из Китая.

- Негоциант, - говорили со вздохом очарованные лица.

Так бывало, когда дело шло о каком-либо одном ясном деле.

Когда же дело по сфере действий было рассеянное или даже неуловимое, когда предстояло еще наметить лиц, нащупать их привычки и уловить моральный курс дня, - давался вечер, бал. Главное внимание уделялось дамам, и тут бывали простые, верные комбинации. В это время учреждались и раскассировывались разом многие комиссии, комитеты и пр., выплывали новые люди, и дамы являлись тою общею почвою и предметом, которые объединяли самые различные ведомства, утратившие единый язык. У самых чиновных лиц был принят легкий тон.

На этот раз были созваны самые видные питейные деятели, один молодой по юстиции, один действительный по финансам, несколько чужих жен, литература, карикатуристы.

22

С внешней стороны бал удался. Принужденности не было, а только полное внимание к чину или заслугам. Лакеи разносили лимонад и содовую воду. Подавались пулярды по-неаполитански, рябчики в папильотах, яйца в шубке по методе барона Фелкерзама. У Родоканаки был славный повар. Каждое блюдо имело свою историю: устрицы из Остенде, вина от Депре.

У самого буфета черного дерева сидела госпожа Родоканаки в вуалевом платье, средних лет, обычно таившаяся в задних комнатах, исполнявшая роль хозяйки.

Из питейных деятелей пришли: в черном фраке Уткин, Лихарев и барон Фитингоф (подставное лицо). Уткин был человек, умевший изворачиваться как никто, но по самолюбию попадал в ложные положения: лез в литературу. Дал деньги на издание журнала с политипажами, а там вдруг появилась карикатура на него же. Лихарев был московской школы, в поддевке, с улыбающимся лицом, стриженный в скобку. Барон Фитингоф был подставное лицо, брюки в обтяжку.

Дива, госпожа Шютц, пропела руладу из "Idol mio" 1 и тотчас уехала, получив вознаграждение в конверте. Поэт прочел стихотворение о новейших танцах:

Шибче лейся, быстрое аллегро!

В танцах нет покорности судьбам!

Кавалеры, черные, как негры,

Майских бабочек ловите - дам!

1 "Мой идол" (итал.).

Чужая жена хлопнула его веером по руке.

- Ах, как Матрена скинула шапочку: "Улане, улане!"

- Поживите, Клеопатра Ивановна, у нас в Петербурге, полюбуйтесь этою ежечасною прибавкою изящного к изящному.

- Том Пус лилипут, это совершенно справедливо, но он и генерал. Ему пожаловано звание генерала. Как же! В прошлом году.

- И вот она подходит ко мне: а в Карлсбаде все девицы в форменных кепи и белых мундирах - там строго.

- Звонит в колокольчик, ест вилкой. На вопрос, сколько ему лет, лает три раза. Пишет свое имя: Эмиль, и уходит на задних лапах.