А Успенский - Переподготовка

- Если бы нас хоть немножко обеспечили, если бы выдали не весь прожиточный минимум, о котором говорил тов. Луначарский, а хотя бы половину его, мы согласны бы были целыми днями работать. Мы знали бы, что будем сыты, а это главное.

Шкраб - олицетворение лойяльности, преданности, опустился, исполнив свой долг: он изрек, что следует и как следует.

Поднялся заведующий уотнаробразом.

- Жалованье за апрель вы получите.

- Когда? - раздалось торопливо отовсюду.

- Когда захотите. Можно даже завтра. Только ячменем.

- Ячменем? - протянули недовольно. - Сколько же? Какова расценка ячменя?

- 25 миллионов пуд, а месячный оклад 160 миллионов.

- Небось, ячмень-то из заготконторских складов - изъеденный крысами, - в одиночестве погиб чей-то критический голос.

- Как хотите, - веско возразил заведующий. - Ждите денег.

- А когда можно будет получить?

- Может быть через две недели, а может быть, месяца через два.

- Дороговат ячмень-то, - торговался кто-то, но весьма лойяльно, - на базаре по 20 миллионов продают.

- Как хотите, - еще более веско возразил заведующий.

Василию Ивановичу давно были не по душе возражения шкрабов. Он сидел словно на угольях, и теперь не выдержал.

- Чего еще вам нужно? Все служащие других отделов ячменем берут, а вы что, из другого леплены? Нам некогда с вами толочься.

Когда сановные лица ушли, шкрабы остались обсудить - брать или не брать ячмень. Тут выступил маленький, бритый со всех сторон шкраб. Черные глаза его всегда бегали, мало останавливаясь на собеседнике. Голос у него звучал мягко, интеллигентно, немного грустно. Это он всегда говорил на учительских съездах, - печально, музыкально, словно не говорил, а пел трогательные романсы о страданиях интеллигенции, и выразительно восклицал: - Мы интеллигенты - крупная культурная сила! - А на последнем съезде, обратившись ко всему сонму съезда, сидевших в первых рядах головотяпских комиссаров, сказал: - Без нашего лука и стрел вам не завоевать Илиона! - Это патетическое умозаключение-угроза, вызвала, впрочем, лишь ироническую улыбку. Шкраб, предлагавший ранее лук и стрелы, завел свою обычную песнь о том, что и тут интеллигенцию обижают: дают вместо 25 20 миллионов, да еще и с ячменем возись.

- Что ж, по вашему, не брать ячменя?

Черные глазки засуетились шибче: нужно было не о страданиях интеллигенции говорить, а практические вопросы разрешить.

- Нет, брать, брать. Потому что иначе, пожалуй, и ничего не получишь. Как в прошлом году за несколько месяцев не заплатили.

X

Шесть пудов ячменя, да если вычесть полпуда ржи на кооператив, то пять с половиной, даже меньше. Вот на них и живи, да еще с теткой, - меланхолически рассуждает Азбукин, выходя из школы. После душной, прокуренной комнаты приятно было выйти на воздух, окунуться в сыроватую тьму, где всюду дышала возбуждающим дыханием весна. На улице еще тяжелее стало Азбукину. Поровнялся было с ним силуэт булочки. И таинственные весенние чары побудили шкраба заговорить с ней шутливо:

- Вы, кажется, жаждете войны?

- Ах, это вы, товарищ Азбукин, - рассмеялась булочка. - А я то испугалась. - Не видали ли куда ушла Оля Крытова?

Таким тоном были сказаны эти слова, что сразу порвали все весенние чары. Булочка быстро юркнула в темноту.

- Дурак я, дурак, старый дурак, - выругал себя Азбукин. - Чего захотел? В волосах уже седина не на шутку, в кармане только шесть пудов ячменя, на ногах теткины ботинки, на шее сама старая тетка, а туда же? Романы разводить! Не для нас они!

Азбукин поровнялся с домом, в котором до революции помещалась винная лавка, после революции - школа. При нэпе школа была сокращена и теперь национализированный дом с заколоченными комхозом ставнями, вероятно, обмозговывал, почему с ним за короткое время случились такие значительные метаморфозы. Мысль о винной лавке, когда то весело пьяно развалившейся в доме, навела Азбукина на мысль о том бесспорном источнике веселья, к которому прибегали все головотяпские граждане, без различия пола и сословий:

Самогонке.

- Зайти, разве, к Марковне? Будить только... А, впрочем, таким делом занимается, - встанет.

Азбукин осторожно постучался в окно домика, где ютилась Марковна. Ответа не последовало. Слышалось лишь похрапывание, легко достигавшее улицы через окно с одной рамой. Азбукин постучался сильнее, и тогда окно распахнулось и из него высунулась фигура самой хозяйки.

- Марковна, это я - тихо проговорил Азбукин, - Извини, что поздно. Товар есть?

- Есть, - вялым голосом ответила Марковна. - Заходи.

Она засветила лампу и приоткрыла дверь. Азбукин вступил в дом. Здесь прежде всего ему бросился в нос запах тулупа, пота, а затем уж тот знакомый всем запах, которым пахнут небольшие помещения, кладовушки, где в течение нескольких часов кряду спят плотно поужинавшие люди.

- Лучше я уж в сенцах подожду, - сказал Азбукин.

Марковна не заставила ждать долго. Вскоре силуэт ее обозначился в сенцах. Она протянула Азбукину бутылочку и сказала:

- Вот беда-то, посуды мало. Это от лекарства бутылка-то. Возврати пожалуйста.

- Обязательно, обязательно возвращу. А сколько стоит?

- Сколько? Ну, что с тебя лишнее брать: десять лимонов.

- А на ячмень, Марковна...

- На ячмень? Ну, полпуда ячменя. Нужно бы больше, ну да, как служащему скидка. Чего со служащего-то драть?

- Спасибо, Марковна. Завтра притащу ячмень. А только тетке ни-ни.

- Ну, да это... - Марковна не договорила, зевнув. - А товарец забористый. Спирт, ей-богу спит.

- Ну, как, Марковна, дела? - мямлил из вежливости Азбукин.

- Дела, как сажа бела. За товар-то с самой дороже берут. Говорят страшно. Милиция обыски делает. А сват Максим говорил, что скоро опять казенки заработают. В Москве то, говорят, водочные заводы во-всю работают.

- Тоже переподготовка, - съязвил Азбукин.

- Что ты говоришь?

- Нет, я так... Прощай,

Азбукин вышел.

Закрывая за ним дверь, Марковна еще раз широко и сладко зевнула и прошептала: - Ах, ты господи Иисусе Христе.

Очутившись на улице, Азбукин извлек из горлышка бутылки бумагу и, понюхав, невольно сплюнул. - Без закуски, - с отвращением подумал он: но потом одной рукой приставил горлышко ко рту, другой заткнул нос как это делал при приеме касторки, и - большими глотками спустил вниз, в себя, вызывавшую тошноту жидкость.

Когда он опрокинул до дна бутылку, несколько минут было еще противное ощущение на языке и в горле, но потом приятное тепло разлилось по всему телу. Закружилась плавно голова, и Азбукин почувствовал себя так, что еслибы ему сказали: пойдем, Азбукин, сейчас на край света, - он ответил бы - пойдем.

Дома отворила ему тетка, по родственному, конечно, представшая перед ним в том одеянии, в каком спала.

- А, п-переподготовка, - заикаясь двинулся на нее Азбукин очевидно имея дело с галлюцинацией, а не с теткой.