Леонид Зуров - Иван-да-марья

— И направился домой, к нам, — закончил я.

— Как тебе сказать.

— Куда же ты пошел?

— Да, я чувствовал сердцем, что все родное у меня дома, здесь, — сказал брат, — но я пошел не как обычно по набережной домой, а зачем-то отправился переулками сна на главную улицу. Странное чувство непреодолимо направило меня не к дому, а туда, и хотя мне по пути и попадались люди, но выходило, что я их раньше не встречал и они меня не знают и не обращают на меня внимания. Подходя к Великолуцкой, я услышал, — да, -приподнимая голову и как бы прислушиваясь, продолжал брат, — издали до меня стали долетать удивительно медленные звуки труб полкового оркестра, и, помню, я даже пошел медленнее, по привычке соразмерив с доносящимися медными звуками свой шаг. Когда я подходил к главной улице, то уже разгадал, что оркестр протяжно играет «Коль славен наш Господь в Сионе».

— Что же это было?

— Погоди. Хоронили с воинскими почестями офицера, народ стоял на тротуарах, и люди, крестясь, смотрели, как от вокзала двигалось через весь город, за реку, на военное Мироносицкое кладбище похоронное шествие.

— Ну и что же? — с замиранием сердечным торопил я его, потому что таких снов я не видел никогда.

— Люди стояли на панелях, и я стал смирно, вытянулся, отдаю приближающемуся покойному честь. Смотрю и вижу: на орудийном лафете везут большой гроб, и я уже знаю, что хоронят меня и на гробе моя фуражка и шашка.

И тут, признаюсь, холодок у меня по спине пробежал, а брат так же спокойно, глядя на меня, продолжал:

— Да, Федя, но гроб мой не один, за моим, первым гробом, я вижу, незнакомые мне люди несут на руках другой гроб. И тут я не знаю, кого хоронят, но сердце чувствует, что вместе со мной хоронят близкого мне человека, которого я очень люблю. И вот я стою навытяжку, — поднимаясь, продолжал брат, — и ты идешь за гробом, и мама, я узнал ваши лица.

— Что ты, Ваня, — сказал тогда я, охваченный внутренним страхом.

— Мать в темном, — продолжал он, глядя на меня, — и как она постарела. Ты, Федя, ведешь под руку мать. Ты в гимназической шинели, но ты как будто вырос, стал как бы взрослым, и тебя уже трудно узнать.

— А где же Зоя? — с прерывающимся дыханием спросил я.

— Зои нет. Ее я не видел.

— Какой странный сон, — сказал я тогда, сидя на постели, и, задумавшись, повторил: — До чего странный.

Брат, подняв голову, показал глазами наверх. А там наверху начали просыпаться.

— Да, — подтвердил брат, посмотрев мне в глаза, — сон неприятный.

В то же время он с радостью прислушивался ко всем шумам пробуждающегося дома, а утро разгоралось и обещало быть безоблачным, и наверху уже были слышны голоса Зои и Киры.

— Ну, уже все проснулись, — и брат встал, подошел к окну и посмотрел наверх, — там кто-то позвал:

— Ириша.

— Да она уже ушла за покупками.

— Они одеваются, а ты еще побудь со мной и доскажи.

Я еще находился под впечатлением рассказа брата, и он, видя это и уже улыбаясь, сказал:

— Помни, ты мне обещал.

— Ясно, Ваня, конечно, — ответил я взволнованно и горячо, — но, Ваня, все, что ты мне рассказал, так странно — и наш город, лодка, река…

— Да, — подходя к окну, задумчиво ответил он, — в том сне все было очень странно, но довольно об этом.

Он подошел к окну, прислушался, и лицо его изменилось. Слышен был голос мамы. Я тогда хотел еще о чем-то спросить, но не успел.

— Это ты, Ириша? Ты швейцарского сыра купить не забыла? Принеси мне выглаженное платье.

— Барышни, — сказала Ириша в столовой, видимо, спустившейся Зое. — Барин-то, Иван Тимофеевич, кажется, приехал.

— Что ты! — воскликнула Зоя.

— Да, Платошка говорит, видел вещи его в саду на скамейке составлены, а я в столовую прошла — вижу, лежит на перилах его офицерская фуражка. Я ее знаю.

— Да что ты. Мама, ты слышишь, иди сюда.

— Но где же он?

— Не знаю.

— Может быть, в саду.

— Надо покликать и посмотреть.

Я смотрел, улыбаясь, на брата, а он, улыбаясь, слушал, он хотел привстать, но я с самым лукавым видом удержал его за руку.

— Подожди одну еще минуту.

— Мамин голос, — сказал он и поднялся, направился к двери, но тут, уже догадавшись, что он у меня, в комнату вбежала в халатике и в шлепанцах на босую ногу сестра.

— Вот где они, — с укором закричала она и бросилась брату на шею, возмущенная и радостная, возбужденная до предела, и чуть не задушила, целуя и обращаясь то к брату, то к маме, ко мне, кричала: — Что же это. Федька, ни за что этого тебе не прощу. Ваня, как не стыдно, ведь это прямо заговор, мы не знаем, а они шепчутся здесь. И ты хорош, — обращаясь ко мне с укором и обидой, — вместо того, чтобы всех сразу позвать, — и Зоя на весь дом закричала от радости: — Мама, мама, он у Феди.

Тут пришла мама, были слезы.

— Ну вот, ну вот, — говорила она, совершенно ошеломленная от радости.

Он целовал мамины руки, а мама вглядывалась в него, и каждая морщинка у нее сияла.

— А я Ирише сначала и не поверила, — говорила мама, — не поверила, — и я видел у нее на глазах слезы радости.

— Отпустили, — отвечал он, — хотя я им и говорил: господа, это не по правилам, из лагерей летом отпусков не дают.

— Ты все должен нам подробно рассказать.

— А надолго?

— Для поправки, только на неделю.

— А чем же ты, Ванюша, болен?

— Пустяки.

Я уже спустил было ноги с постели и хотел одеваться и Зою попросил:

— Передай, пожалуйста, мне рубашку.

— Отстань, — ответила она, все еще держа обиду на меня, а дверь в гостиную была открыта, и там уже промелькнуло Кирино платье.

— Мама, да где же Кира? Кира, — звала сестра.

— Я здесь, — откликнулась та, и судя по голосу, она была полна любопытства.

— Мама, что же это, — возмущенно сказал я, — Зоя ее зовет и распоряжается в моей комнате, а я еще в постели. Господа, я не одет, дайте же мне встать. Зоя, право, ведь неудобно.

— Боже мой, — сказала сестра, — подумаешь, какая важность — он еще не одет.

— Видишь, она со мной совсем не считается, — сказал я брату и услышал, как Кира в гостиной рассмеялась.

Брат, улыбаясь, посмотрел на меня. Мама держала его руку.

— Надо дать Феде одеться, — спохватившись, сказала тут мама, — перейдемте в гостиную, что же мы тут стоим.

— Пожалуйста, не закрывай двери, — закричал я, когда они весело уходили, — я все хочу слышать.

— Ах, вот как, — сказала Зоя и нарочно захлопнула за собой дверь, но тут я, выскочив из постели, босой, в короткой рубашке, приоткрыл ее и закричал:

— Я сейчас, погодите, я все хочу слышать, — но я ничего не услышал, так как Зоя снова закрыла дверь. Тогда я оделся так быстро, как во время пожара, когда ночью я выбегал на двор и смотрел на ночное зарево, и через две минуты был готов, но Киру познакомили с братом без меня.

Начались расспросы, и брат даже растерялся.