Георгий Гребенщиков - Ханство Батырбека

Настает момент бега. На востоке навстречу выплыл и повис чистый полумесяц.

Ретиво пляшет и храпит белый конь Нурыхана. Слуги подтягивают ему подпруги и подсаживают маленького юркого старика. Бекмурза бросает подбежавшим слугам желтую попону, и сам прыгает на журавлиную шею, затем на спину верблюда. Плотно садится в природное седло.

Старый Мамырхан, широко расставив толстые ноги, с трудом держит свое огромное, толстое туловище и, заглядывая вверх на сына, кричит ему:

— Ну, смотри!.. Если осрамишься — на меня не пеняй!

Бекмурза молчит и косится на Нурыхана…

Впереди два джигита враз дают сигнал, и первые во весь опор пускаются вперед между растянувшимися рядами всадников.

Белый конь Нурыхана взвился на дыбы и, закусив удила, рванул руку хозяина книзу и понесся как стрела, пущенная из лука.

А белый верблюд Бекмурзы как будто даже и не сообразил, в чем дело. Оставшись на месте, он некоторое время оглядывался, вытянув длинную шею, и уже потом, раскачиваясь, медленно побежал с горы, широко раскидывая крупными лапами…

В воздухе повис оглушительный гул от криков и гиканья, и вся орава всадников полным галопом понеслась по степи вслед за белыми соперниками. Легкой птицей летел белый конь Нурыхана. Неуклюжей размашистой рысью бежал верблюд Бекмурзы, сильно качая его из стороны в сторону. Чужда ему лошадиная горячность, и он бежал, как бы недоумевая и не веря тому, что надо бежать, озирался по сторонам и сердился на скачущих возле всадников, неистово гикающих и размахивающих руками и стременами.

Солнце совсем закатилось, откинув красный веер зари. Выше поднялся месяц, и степные ковыли заструились серебристыми волнами, чуть-чуть подрумяненные зарею.

В лицо Бекмурзы несется теплый, пахучий ветер. Верблюд качает, баюкает его и, сердясь, громко оглашает степь своим сиплым криком. Вытягиваясь, размашисто бросает ноги, как страус.

Многие из провожавших давно отброшены назад вместе с уносившимися курганами, и лишь немногие из загонщиков бегут следом и возбужденно гикают.

Не видать Нурыхана. Унес его быстроногий конь из виду… Но ни о чем не думает Бекмурза. Он забыл себя и свои дни… Он сросся с белым верблюдом в одно тело и живет с ним одной, безудержно стремящейся все вперед и вперед душою… Знает Бекмурза, что еще не разбежался его верблюд, еще неуклюж и мотоват его бег… Но знает и то, что быстрота его бега все растет и растет. А киргизу что надо? Бежать, бежать по степи все быстрее и быстрее надо!

Темнеет степь. Потухают последние отблески зари. Еще выше выполз на небо полумесяц и усыпил травы, залил серебром и околдовал молчаливую степь. Отстали все джигиты… Только слышен мягкий шелест травы под лапами верблюда и его тяжелое храпение… Да издалека верблюд все с тем же сердитым недоумением оглашает ночную тишь певучим криком…

Длинный путь впереди отмечен вереницею горящих костров, и когда мимо них проносится Бекмурза, с курганов несется исступленный вопль восторга…

Мчится Бекмурза и не считает костров. Знает, что далеко уже теперь Нурыхан, и как-то безучастен Бекмурза к тому, зачем бежит и что с ним будет…

От качки у него кружится голова, и горит от сильного движения тело… Быстрее, расстилаясь по земле, бежит верблюд, и все реже бросает он в лунную ночь свои пронзительные крики…

Вдруг, после одного из курганов, когда восторженные крики отлетели назад, Бекмурза почуял, что верблюд уже не мотает его из стороны в сторону, но плавно несет, как птица на крыльях…

Ожил, встрепенулся, взвизгнул Бекмурза. Дождался он того, на что надеялся: верблюд пошел чистой иноходью!..

Только теперь почуял Бекмурза, куда и зачем бежит он… Да, теперь у него вспыхнула надежда овладеть Алтынсой, во что бы то ни стало, вырвать ее у старого Нурыхана, а если он уже возьмет ее, то в припадке страсти задушит при первом же поцелуе…

В лучах луны искрится роса на траве… Одинокими точками горят вдали костры на курганах. Бекмурза несется все быстрее и быстрее… И ровно в полночь, когда луна была совсем над головою, в шумных криках от костра он улавливает:

— Догоняй!.. Близко, близко Нурыхан!..

Но верблюд без понуканий сам все наддает, все прибавляет ходу…

Еще курган, и крики, встречающие Нурыхана, сливаются с криками при встрече Бекмурзы… Он уже настигает своего соперника, и теперь они чувствуют друг друга… Две белые движущиеся точки одна за другою несутся по сонной равнине…

Бегут белые всадники под белым светом луны, по белым волнам сверкающих росой ковылей…

Все ближе, все ближе друг к другу, и верблюд будто теперь только понял, в чем дело… Крикнул он длительно и переливно и еще прибавил ходу. Затрепетал, заржал белый конь Нурыхана и тоже усилил бег, грызя удила и в такт своему бегу позванивая уздою… Похудел он, ослабли подпруги, и слышно, как движется седло по спине…

Плотно припал Бекмурза грудью к переднему горбу верблюда и зорко горящими глазами впился в противника. Он стиснул зубы, прикусив тонкий, черный ус, и сердце его переполнилось неукротимой злобой к Нурыхану…

«Зачем, старик, становишься на пути молодого?.. Зачем бьешься из последних сил?.. Видно, крепко уцепилась за сердце твое молодая Алтынса?.. Видно, стоит она того, чтобы отдать за нее все, что осталось в жизни твоей лучшего!..»

И во второй раз взвизгнул Бекмурза от прилива страсти к Алтынсе. Как эхо, отозвался надорванный крик Нурыхана, почуявшего, что последняя радость от него ускользает…

Долго несутся одна за другой две белые точки: одна маленькая — впереди, другая большая — позади… Вот ближе, ближе одна к другой, и у самого кургана, при красном свете костра, при неистовом вопле сторожевых киргизов, они сливаются в одну и уносятся общим белым пятном в туманную даль.

И бегут, бегут… Бегут к живому призу-искушенью, отравившему кровь ядом любви и опьянившему рассудок…

Бегут уже оба рядом… Бегут и молчат, охваченные смертельной враждою друг к другу…

Но вот шея верблюда вытянулась, он опять крикнул и обошел белого коня Нурыхана…

Впереди пылали костры на последних курганах и, встречавшие Бекмурзу киргизы, кричали все восторженнее.

Нурыхан, пригнувшись к гриве, все более отставал, и видно было, как белый конь его сбивался, теряя быстроту и ровность бега.

Потускнел месяц, склонившись к западу, а впереди навстречу бегущему Бекмурзе разгоралась утренняя заря… Краснела, как щеки стыдливой Алтынсы, трепетно и пугливо ждущей теперь конца рокового состязания.

И вот вдали, на ровном горизонте, на румянце зари нарисовались и аулы…

Бежит белый верблюд и, почуяв жилье, устало и протяжно кричит… А навстречу с бурными криками несутся сотни всадников и, окружив Бекмурзу, поворачивают с ним к аулам…