Геннадий Вальдберг - Праздник

Лешка до этого, конечно, не сам дошел. Замполит втолковал. Дескать, слободка не сегодня возникла, от гнусного прошлого бытие свое тянет. Вот и живет по умершим законам. И пора с этим прошлым кончать.

И действительно, с некоторых пор жизнь в слободке замирать стала. От нескольких домиков один фундамент остался. Другие - словно крысы нутро изъели, стоят - вот-вот рухнут, двери сорваны, окон нету.

А началось это с полгода назад, когда по части кампанию объявили: "В рамках борьбы за повышение нравственности советского воина - положим конец "Бабьей слободке"!" В переводе на русский - трипперу, значит. Потому что это добро оттуда каждый второй притаскивал. Но на самом-то деле и не из-за триппера сыр-бор разгорелся (нынче эта штука в два счета лечится), а из-за другой заразы. По соседству с слободкой начинается завод, на котором строят подводные лодки. Прямо за хибарами - дельта Двины, и вот часть цехов здесь, на этом берегу, а часть - на том. Летом, когда солнце выглянет, берег тот преотлично видно. Уходят в воду серые пирсы, а рядом, как дохлые кашалоты, эти самые лодки покачиваются. Только смотреть на них особенно не насмотришься: пять минут постоял - и блевать тянет. Смрад потому что такой! Вода в дельте - будто синильную кислоту в нее вылили. Вся живность со дна кверху пузом всплывает. И берег весь в рыбьих скелетах. Одни уж блестят, а над другими мухи тучами кружат, остатки мяса досиживают. Но не только рыбу тут встретить можно, и покрупнее дичь попадается: от собак или кошек до целых тюленей. А как-то раз, прошлой весной, младенца нашли. Больше месяца потом комиссии шастали, всех баб из слободки допрашивали. Но, вроде бы, так и похерили. Ни одна не созналась.

А завод, на котором клепают эти самые лодки, преогромный, километров на десять тянется. И уж его-то к свинцовым мерзостям, что в наши дни просочились, никак не припишешь. Недавно возник. Лет тридцать, не больше. А вместе с ним город вырос. Говорят, то и другое зэки строили. А потом, когда Никита к власти пришел, частью их распустили, а частью дальше, на Север, двинули. В городе и сегодня половина жигелей - бывшие зэки. Гак вот, поначалу город рядом с заводом рос, а потом понемногу как бы отползать начал. И между городом и заводом пролег бесконечный пустырь, одна сплошная помойка, и "Бабья слободка" как бы этой помойки начало. Пустырь давно всем глаза мозолил, и его сотни раз озеленить пытались. И траву высевали, и саженцы. Сколько раз часть по тревоге снимали, дерн в лесу вырубать, а потом этим дерном кучи обкладывать - но один черт! Не земля - гниль какая-то. Ни травинки не выросло. Тогда и смекнули - проклятое место. И уж коль трава не растет - людям подавно тут жить не стоит. Солдат - тот два года отдал и домой поехал. Или офицерский состав: во-первых, башли какие, отпуск два месяца; а во-вторых, больше трех-пяти лет никто не задерживается. А так, за здорово живешь, детство тут провести - так и старости не увидишь. Вот и проявили гуманность.

И теперь, что ни месяц, ночью подъем - и айда кого-нибудь выселять. Приводят роту, оцепляют хибару. А у крылечка уже грузовик, скарб на него кидают. И только тронется с места, Сундук во всю глотку:

- Прямой наводкой! По окнам!

И каждый рад постараться. Выбирает булыжник побольше

- и стекла только летят.

Впрочем, сначал не так было. Хотели все тихо-мирно. Подали грузовик, скарб увезли. А утром подгоняют бульдозер... - а в доме уже новая жительница. Двери, окна закрыла, пяток малышей на крыльцо вытолкала: мол, нате, давите, изверги! И тут начиналось: милиции, суд, крики, ругань - но что ты с ней сделаешь? Вот и кончалось обычно тем, что и ей орде)) давали, и по всем правилам на новую площадь. Тогда и начали приводить солдат, загодя объяснив, конечно, чтоб трепались поменьше, а то враг, сволочь, нашу ж гуманность против нас обратит. Ведь не можем мы всю страну на новые квартиры спровадить. А жить здесь нельзя. Дети от белокровия мрут. Да и нравственность наша страдает. Для того и бульдозером эти дома с землей ровняют. Так что кануть как Карфагену "Бабьей слободке". Разве одна помойка останется. По помойку указом ведь не отменишь. Да ей и чего? Повоняет, повоняет - и выдохнется.

...дивчина в са-а-а-аду

Ягоды рвала! - Раз, два...

- Стой! - перебил прошкино пение Сундук. - С правой колонны по одному!

Когда со слободкой покончат, глядишь, и баню в другое место перенесут. А пока ничего, тут вот моемся.

В предбаннике было холодно. На полу лежала корочка льда и хрустела под голыми пятками. Лешка залез на скамейку, потеснил Мишку Майкенова. Тот кутал нос в отворот телогрейки и недоверчиво так на Лешку косился:

- Может, мыться-то не идти?

- Вши одолеют.

- И хрен с ними, с вшами. Зато воспаление легких не схватишь.

- В третье роте, вон, двое от чесотки слегли.

- Хилый народ пошел, - клацнул зубами Юрка Попов. - B войну не то было. Батя рассказывал.

- А у нас в ауле чабан есть, - продолжал ежиться Мишка. - Лет сто ему. Так в жизни не мылся. Говорит, это только сперва тяжело. А потом уж пойдет: грязь нарастет-нарастет - и корочкой отпадает.

- Фи! - фыркнул Филька-студент. - Средневековье какое.

- Бабу бы! - стянул кальсоны Юрка Попов. - Враз бы согрелись. Па войне, говорят, так и было. После бомбешки, когда в окопах намерзлись, обязательно какую-нибудь санитарочку строем трахали.

- А мне, когда замполит про войну толкует, - почему-то решил поделиться Филька-студент, - совсем не бомбы мерещатся. А что снова в такой же предбанник загонят, и волосики мои родненькие, как с барана какого-нибудь, к ногам упадут. А потом старшина кальсонами в морду пустит.

- Кальсоны - это хороню, - сказал Озолинын. - А то и без кальсон могут.

- Тоже мне, миролюбцы, - почесал в паху Юрка. - Если начнется, в штанах, без штанов - какая разница?

- Сами не начнем - не начнется, - сказал Озолиньш.

В бане было не лучше. Только что лед на полу не лежал. Пар стелился по потолку и опадал холодными каплями. Шаек как всегда не хватало, начались ругань и свара. Юрка Попов на кого-то грудью попер. Прибежал Сундук, стал орать, чтоб всем скопом не лезли, а те, что без шаек, пусть в предбаннике подождут. По желающих не было. Однако Лешка себе шайку урвал. Бухнулся на скамейку - забито, мол, место. Только на этой скамейке сидеть - зад примерзает, и Лешка первую шайку на нее вылил. Но пока за новой порцией кипятка к крану толкался - снова остыла.

- Неужели когда-нибудь как люди помоемся?!

- Кое-кто и помоется, - устроился на соседней скамейке Адамчик Ланг. Расстелил портянку и что есть мочи намыливал.

- Тут вечерком, когда банька прогреется, с пивком и водочкой мыться будут. Глядишь, и бабцов со слободки прихватят.

- Кто ж тебя вечером пустит?

- А я и не мечу. Просто к тому, что не всем тут хреново живется.