Роман Антропов - Герцогиня и «конюх»

– О! – негодующе вырвалось у Анны Иоанновны. – «Русские самки»! Ах, он…

И она произнесла слово, не совсем удобное в устах русской царевны и герцогини Курляндской.

Бестужев закашлялся.

– Ну-с, ваша светлость, – через минуту продолжал он, – а вот, что граф Мантейфель спрашивает Лефорта: сколько будет стоить Морицу приобретение симпатии и друзей в наших губерниях? И вот что отвечает Лефорт: «Трудно сказать. Если говорить о Нан – надо уметь, если о Лиз – надо знать». [10] Это трудно определить точно, все зависит от того, кого иметь в виду: Анну или Елизавету.

– Что это за «Нан»? – спросила Анна.

– «Нан»? Это – вы, ваша светлость, «Анна», – ответил Бестужев, – а «Лиз» – это Елизавета Петровна. Я не буду далее читать вам это интереснейшее письмо, а скажу только следующее: Лефорт пишет, что взять Елизавету будет стоить дороже, чем вас, а если вообще похерить вопрос о Елизавете, то, безусловно, лучше и выгоднее предпочесть вам дочь Меншикова.

Анна Иоанновна, дрожа от волнения, подошла к окну и резким движением распахнула его.

– О! – простонала она. – Какой ужас, как все это низко, гадко!.. – Теплый ветер, ворвавшись в комнату, заиграл пламенем свечей в канделябрах и пышной прической царственной пленницы. – Ты прав, ты прав, Петр Михайлович, – продолжала она, – горе тем, кто носит горностаевые мантии!.. Сколько дрязг, хитрых интриг сплетается клубком вокруг них!..

Бестужев, подойдя к герцогине, произнес:

– Не сердитесь на меня, Анна… ваша светлость, за то, что я раскрыл вам все это. Я не считал себя вправе держать вас во тьме неведения.

– Сердиться? На тебя? Бог с тобой! – воскликнула Анна Иоанновна. – Я тебя благодарить должна, Петр Михайлович. И знай: если это случится – ты будешь первым из первых. Ну, чем я виновна, что он понравился мне? Разве я – не женщина? Разве я могу заказать моему сердцу: молчи, не рвись, потому что ты – царевна, герцогиня…

Резкий свист донесся из глубины парка.

Бестужев захлопнул окно.

– Что это? – отшатнулась Анна Иоанновна.

– Идите в ваш «бодоар», ваша светлость! – ответил резидент. – Тот человек, которого мы ждем, прибыл. Это его сигнал.

Бестужев довел Анну Иоанновну до будуара, а затем быстро вышел.

Анна Иоанновна, опершись на высокую спинку кресла, застыла в каком-то безмерно-жутком немом ожидании.

«Кого это он пригласил? Кто этот таинственный гость?» – проносилось в голове герцогини, вконец измученной тяжелым разговором с Бестужевым.

Дверь будуара распахнулась.

Первым вошел Бестужев, за ним порывистой походкой высокий, стройный человек, закутанный в черный плащ.

Анна Иоанновна вздрогнула. Мысль, что ее, быть может, пришел убить какой-нибудь наемщик, пронизала все ее существо.

– Ваша светлость! – торжественно возгласил Бестужев. – Как гофмаршал вашего двора, я принял смелость пригласить сюда для совещания его высочество принца Морица Саксонского.

Прибывший сбросил с себя плащ.

Вздох облегчения и радости вырвался из груди Анны Иоанновны.

– Ах, ваше высочество… вы?! – воскликнула она.

А высокий, красивый, в раззолоченном мундире Мориц Саксонский опустился перед ней на одно колено и осторожно-почтительно поднес ее руку к губам.

– О, ваша светлость! Сегодняшний вечер – счастливейший в моей жизни: я вижу вас… – пылко произнес претендент на Курляндское герцогство.

В этой чрезмерной порывистости чувствовалось больше театральности, поддельной аффектации, чем истинного рыцарства.

Но не Анне Иоанновне, взволнованной радостью неожиданного свидания и вообще, по свойству своей грубоватой натуры, не понимавшей тонкостей, было понять, подметить это.

Она низко склонилась к Морицу и вопреки этикету горячо поцеловала его в лоб. [11] Относительно этого поцелуя Мориц позже говорил: «Это был поцелуй коровы».

Бестужев кашлянул и вмешался в эту «трогательную встречу».

– Ваше высочество! Вы вооружены с ног до головы? Эти пистолеты… – резидент указал на шарф мундира Морица, за который были заткнуты два пистолета.

Побочный сын короля Августа II вспыхнул.

– Что делать, ваше превосходительство, если здесь, в Митаве, на своего будущего герцога собираются охотиться, как на вепря или дикого кабана, – раздраженно вырвалось у него.

– Как? – всколыхнулась Анна Иоанновна. – Вы, ваше высочество, подвергаетесь здесь такой опасности?

Тревога влюбленной женщины зазвучала в голосе герцогини.

– Да, да, ваша светлость! – ответил Мориц. – Вам должно быть известно, какое сильное противодействие встречает в Петербурге мое желание сделаться герцогом Курляндским. А вы знаете, что в политике все средства хороши и допустимы, раз они ведут к определенной цели. Поэтому мне приходится быть зорким, охраняя свою жизнь.

И Мориц Саксонский, этот гениальный политический авантюрист с «нечистой царственной кровью», горделиво откинул голову назад.

Анна Иоанновна совсем простодушно залюбовалась им.

– Я полагал бы, ваша светлость, что его высочеству не мешало бы подкрепить свои силы бокалом доброго старого польского меда или золотистого токайского? – обратился к своей повелительнице хитроумный гофмаршал Бестужев.

– Ах, да, да! Спасибо тебе… вам, Петр Михайлович, что вы напомнили мне о моих обязанностях гостеприимной хозяйки, – засуетилась Анна Иоанновна. Она повернулась к изящнейшему принцу Морицу и с попыткой на кокетство спросила: – Вы не откажетесь, ваше высочество?

Мориц, прижав руку к сердцу, произнес:

– Но только с одним условием, ваша светлость…

– С каким же?

– Чтобы я, ваш скромный рыцарь, удостоился высокой чести выпить первый кубок из ваших рук! – с пафосом, низко склоняясь, воскликнул Мориц.

Бестужев налил два кубка меда.

– А себе? – бросила ему герцогиня.

– Там, где племянница императора изволит чокаться с сыном короля, кубку простого смертного, не августейшего, нет места, – почтительно склонился Бестужев.

И, если бы Анна Иоанновна была чуть-чуть проницательнее, она заметила бы ироническую усмешку, тронувшую углы губ ловкого царедворца.

Бестужев скрылся за портьерой.

Анна Иоанновна протянула кубок Морицу.

– За что же мы выпьем, ваше высочество? – взволнованно спросила она.

– А как бы вы думали, ваша светлость? – дрогнувшим голосом ответил он вопросом на вопрос и впился долгим, пристальным, горящим взглядом в лицо герцогини.

Та сомлела. И бесконечно жутко стало «Измайловской» царевне, герцогине Курляндской, и бесконечно сладостно.

«Ах, этот взгляд!.. Как он глядит на меня!» – все так и запело и заликовало в ней.

А лицо чужеземного, сказочного «прынца» все ближе и ближе склонялось к ней, а голос, бархатный, нежный, так и лился в душу.